Повести древних лет

— Взял, да не про вас он, — ответил староста, а сам примечал: этот парень что-то слабоват. Не прошло и полдня, а он, как рыба на берегу, ловит ртом воздух.

— А для кого же гудок? — не отстают молодки. Знают, что староста припас, чем повеселить людей.

— Как придем на реку, буду играть в лесу. Там живут соболихи, они великие охотницы до гудка. Сейчас прискачет и с себя сама шкурку стянет. На, мол, тебе, охотничек, за то, что меня, забытую и печальную, хорошо потешил.

— Знаем, уж знаем мы, какие тебе соболихи снятся! — смеются женщины на старосту, а тот предлагает парню:

— А ну! Давай бежать наперегонки. Осилишь меня, гудок твой. А он у меня дорогой, заговоренный.

Парень не признавался в своей слабости и отшучивался:

— Ладно тебе, Доброга. Владей своим гудком, он мне не нужен, я и так соболих наловлю.

А волховские берега уходят и уходят. За ватагой ложится на лед широкая, наезженная дорога.

Слегка снежит. Небо затянуто, и большого холода нет. Люди греются на ходу, сбивают шапки на затылки, суют рукавички за пояса и развязывают завязки на тулупчиках. Тепло.

По-над берегом кто-то бежал наперерез ватаге, на круче пригнулся и прыгнул вниз. Аж завился белой пылью и покатил по льду. Ловок! Он завернул и оказался в голове ватаги:

— Кто староста?

Доброга как услышал, побежал вперед. Не один. С ним вместо слабого парня погналась Заренка. Рядом бегут. Нет! Девушка вырвалась вперед, Доброга отстал. Всем развлечение. Народ шумит:

— Ай да девка! Ишь, шустрая! Наддай, наддай!

Шалит Доброга, дает девушке поблажку. Во весь рот ухмыляются старые дружки ватажного старосты: Доброга известный мастак! Заренка же бежит и бежит. Девичьи ноги легкие.

Староста нажал и пошел рядом. Сказал Заренке:

— Не спеши, задохнешься.

Нет, девушка дышала ровно. Она только сверкнула на охотника черными глазами и прибавила ходу. И Доброга прибавил. Так и добежали в голову ватаги, будто в смычке. Поиграли и будет.

Незнакомый человек бежал к ватаге. Заренка остановилась, чтобы пропустить ватагу и встать на свое место.

— Ну, девка! Хороша! С такой не пропадешь, — одобряли Заренку ватажники. Она не отвечала, будто ей в привычку гоняться на лыжах с лучшим охотником.

Доброга на ходу беседовал с пришлым парнем, кто он, что умеет. Парень еще с осени слыхал о ватаге и хочет с людьми идти.

— Собирайся, догоняй ватагу, — разрешил староста. Не последний человек просится в ватагу, будут по пути и еще приставать. О новых будет решать ватажное вече а старосте этот парень понравился.

3

Опять ватажный староста скользит лыжами рядом с Заренкой, рассказывает о далеких лесах, безыменных реках, о непуганых зверях и птицах. Бывалый охотник знает тайные озера в глухомани, где в лунные ночи удальцам случалось подсматривать белых водяниц. Водяницы играют, нежатся…

Смельчак крадется в челноке, веслом не плеснет. Только руку протянет, чтобы схватить, а уж их и нет Они обернулись белыми кувшинками, озерными розами, а в воде, где они плескались, ходит одна рыба. Потянешь кувшинку за длинный стебель, а водяница его снизу тянет, играет с тобой.

А иной раз водяницы оборачиваются лебедями. Нужно знать слово. Это заветное слово на заре, после первой весенней грозы, раз, лишь один раз в своей жизни молвит лебедке лебедь. Это верное слово знает и дикий гусь. Услышав, лебедка повторяет слово и на всю жизнь слюбляется с лебедем. Вот почему так крепко брачатся и лебеди и гуси.

Если же человек подслушает это слово, запомнит и скажет водянице, его она будет. В ней сразу сердце заговорит, ей холодно сделается в воде, и она, больше ничего не боясь, сама вся потянется к человеку. Тут ее и бери. Она сделается верной женой, откроет любимому все водяные и лесные тайны и живет с ним, не стареется, такая же, как в первую ночь на озере.

Но с человеком водяница живет только летом. Когда вода начинает подергиваться первым льдом, любушка уходит вглубь и спит до весны.

Водяница берет от человека зарок, чтобы он хранил ей верность и в деле и в мыслях. Кто нарушит зарок, больше не увидит любушки. Зиму он проживет спокойно. А летом, проснувшись, водяница ему не даст покоя. Она будет рядом невидимо плакать горькими слезами. От них неверный человек чахнет, пока не сгибнет совсем.

Все, затаив дыхание, слушали Доброгу. Сам же бывалый охотник и вправду вспоминал лунные блики на озерах, белые руки и прозрачные тела дивных купальниц. Он скрадывал весенние лебединые тайны, слышал и слово, но не сумел ни запомнить его, ни повторить.

— Ан ты, Доброгушка, водяницу-то покинул, что летом чахнул, а зимой она тебя отпустила? — задела старосту бойкая молодка. Она шла с мужем и заранее приревновала его к водяницам.

— На что мне водяницы? Я и без них хорошо проживу! — засмеялся Доброга и побежал вперед.

Убежал староста, и Заренке сделалось скучно. Она не слыхала таких слов, какие знает ватажный староста, и не видала таких людей. Она задумывается, а о чем — сама не знает. Какая же девушка разберется в своем неопытном сердце?..

А Одинца все нет как нет.

Глава четвертая

1

Одинец шел лесом и тащил за собой санки. Широкий лубок был высоко и круто загнут, и на нем был закреплен лубяной кузов. Такие санки на сплошном и широком полозе легко тащить без дороги. В коробе лежало приданое молодца и запас еды на дорогу. Сверху привязаны лыжи.

Снега мало, земля припорошена едва на четверть и видны былки. Где бугорок — там гриб-дедовик, где холмик — там домик спящих муравьев.

Лычницы шоркали, и под снегом похрустывал сушняк. Близкий звук не уходил, он будто оставался на месте. В лесу тихо, как нет никого. Морена сковала и воздух

Тсарг с меньшим парнишкой провожали гостя. Девка было метнулась, но отец на нее цыкнул.

Версты две они шли молча, каждый сам по себе Тсарг с сыном то обгоняли Одинца, то отставали. До самой разлуки не сказали ни одного слова. Наконец Тсарг взял Одинца за плечо.

— Иди так, — и мерянин показал на сивер. — Будешь идти так два дня или три дня, все едино. Потом еще три дня пойдешь на полуночник. После опять ступай на сивер. Смело топчи землю и дни считай. Гляди, день на третий, на четвертый ли и выйдешь на большую реку Свирь-Глубокую. Она течет из Онеги-озера Звонкого в Нево-озеро. По ней ватага та пробежит. Ладно… Иди!

Одинец упал на колени и ударил доброму человеку лбом.

— Иди, иди, — тихо сказал мерянин, — ладно тебе. — Он сам низко кланялся Одинцу, а парнишка Тсаргов от сердца отбил земной поклон.

Встали и повернулись: Одинец — на сивер, Тсарг — на полуденник, — и расстались. Потом Тсарг оглянулся Одинец шагал саженными шагами, и за ним прыгал лубок. Шибко идет!

— А-ой! — закричал Тсарг. — Много-много шкурок накопишь, приходи! Откупишь виру, у меня жить будешь!

Одинец запнулся, снял шапку и махнул: слышу, мол Опять зашагал…

А Тсарг все глядел — большой парень, сильный работник… Эх, уходит!.. Над рысьей шапкой, которую Тсарг Дал Одинцу, торчали, еще прибавляя роста, лук и навешенная на спину рогатина. На другом краю поляны Одинец чуть обернулся, махнул рукой, и нет его больше, совсем ушел.

Пора и Тсаргу, у него много дел. Мерянин пустился вместе с сынишкой большим кругом проверять капканы и силки, вынимать добычу и наново настораживать стронутую снасть.

У старшего большие заботы. Семья держится его приказом. Семья — сила. Рассыплется семья — каждый обидит. Но приказ старшего без ума ничего не стоит. По присловью — кривую спину не выпрямишь кафтаном и глупую голову не украсишь шапкой. Тсарг шел и в уме отсчитывал все будущие денечки — кому, что, как и когда делать. От дум тяжелела голова.

2

А Одинцу нипочем. Одна не болит голова, а болит — так все одна. Оружие хорошее, силы достаточно, и ему сам леший был не брат. Он шагал и шагал в деревьях и поросли, выбирая дорожку для лубяных санок, поглядывая на мох и сучья, чтобы определить путь и не сбиться в серенький денек, когда по небу не поймешь, где полуночь, а где полдень.