Повести древних лет

Тропка тебя поводит под старыми, покружит, и ты потеряешься. Ты забудешь, на какой руке приходится река Двина, где осталось море, и тебе будет мниться, будто бы ты петляешь давным-давно и будто отсюда никуда и нет выхода. Не бойся, ступай по следу.

Тропочка тебя приведет к высокому мшистому камню, на нем сидит голый медвежий череп: серо-желтая кость, в пустых глазницах пучится бурый лишайник с челюсти бородой обвис мох. У камня собери свои мысли: задумал ли ты просить хранителей о деле и не лезешь ли к ним с глупым, пустым словом?

Надумав, иди дальше, но с тропы не сбивайся ни на шаг, кругом тебя запрет! В этом лесу, заповедном для всякой охоты, звери не боятся людей. Белка подпустит, куница не прыгнет с низкой ветки, олень и лось от тебя не побегут, и медведь тебя не тронет. Смело иди до Хиговой поляны, где древний зверь выставил громадную голову с двумя гнутыми вверх тяжелокаменными зубами. Черные мертвые кости Хига связаны ремнями, а не жилами с мясом.

Прежде в приморских лесах, на двинских берегах, у болот жили могучие и мудрые, но злые к человеку Хиги. Их погубила Йомала. А последнего родовича поставила здесь для памяти биармов. Тут же лежит и недавний касаточий череп, принесенный в знак союза биармов с железными людьми.

Перед Хигом тропочка сворачивает к навесу из корья, и след кончается. Под навесом висит доска, в нее ударь четыре раза камнем или обухом топора, четыре раза прокричи имя Йомалы и жди. Йомала слышала, и она не любит нетерпения.

Жди молча, увидишь непуганых зверей, а под Хигом появится человек. У него на голове острая шапка рыбьей кожи. Хранитель примет дары: рыбу, мясо, дичину. Если же он не сразу ответит на твой вопрос и уйдет, дожидайся, он вернется.

Сам же ты не забудь, что обязан принести хранителям дар правдивых слов. Расскажи, кто родился, кто женился, из-за чего были ссоры, каковы охоты, рыбные ловли, как олени и море, что делают железные люди. Йомале нужно все знать.

Одни птицы и звери ведают, откуда на Хигову поляну выходят к гостям хранители. В вытертом летнем меху, тощая, — вытянули соболята, — самочка прыгает за хранителем и слушает его разговор: беличье цокотанье, тоненький рябчиковый посвист. Отвечает:

— Глупого человека обманывай, не соболя. Делись-ка поскорее. Дай сладкую птичью головку для моих маленьких!.. — и, подпрыгнув, хватает из рук доброго человека не подачку, а дар дружбы, дар союза людей с лесом.

2

На повернутых чьей-то великой силой каменных плитах лежат грузные, как избы, валуны. В разломах торчат сизые мхи, на каменных лбах курчавятся многоцветные лишаи. Здесь живет священная Сосна.

В борах найдется много деревьев выше нее, но старше нет нигде. Одинокую не обнимешь и вшестером, в щелистой коре спрячется зверь, ветви сами как деревья, а корни Великой раздвинули камни. Ей нипочем самые злые ветроломы, потому что сама Йомала заветным малым семенем посадила Сосну. Из ее корней течет чистая струйка, наливает глубокий бочаг и вновь уходит под корни. Это Ручей Йомалы.

По приказу богини два морских гоголя, черный и белый, доставали со дна моря камни и землю для сотворения угодий. А создавая первого биармина с биарминкой, Йомала оживила их тела водой этого Ручья. Течет Ручей, стоит Сосна — и живы биармы.

Святыню кольцом окружают островерхие чумы хранителей. Во многих жилищах пусто, ни один молодой хранитель не вернулся, нурманны перебили всех. И сюда придут злые убийцы, срубят Сосну, осквернят Ручей, кончатся биармы, умрет народ.

Старший хранитель сидел на корне Сосны и смотрел в глубокое зеркало бочага. Наливающая его струйка была слаба и тонка, подобно непрочной человеческой жизни.

— Йомала, Йомала, мы бродим во мраке, для нас все непонятно, мы гибнем…

Над водой столбиками толклась серая мошка. С Сосны упала хвоинка и поплыла, на широких лыжах скользнул паук. Небо затягивалось тучами, и гладкое зеркало потемнело.

В памяти хранителей, как кольца в древесных стволах, копилось и приумножалось завещанное опытом поколений, хранилось в строгом порядке, как снасти и охотничий припас. Были под рукой, наготове, многократно проверенные советы и указания на все случаи житейских невзгод. А в самой глубине лежали страшные, опасные тайны, которых без разрешения богини нельзя было не только открыть, но даже и вспомнить.

На хвойную крышу упал ливень. Сосна пролила избыток на своего хранителя. Он, не чувствуя холода, застыл как камень. Тяжелые капли возмутили зеркало священной воды, он не видел.

Он следил за войной биармов с Хигами. Хиг гнался за малым, как белка, человеком. Биарм оборачивался, но что он мог сделать костяным копьем и оленьим рогом, как мог защититься? Его оружие едва царапало толстую волосатую шкуру великана, а Хиг вдавливал биарма в мох, как муравья.

— Мы бессильны, Йомала, — шептал хранитель.

Хиг одним зубом поднимал чум, находил ребенка и беспощадно губил нагого человеческого червячка.

— Йомала!..

Отец ребенка крался к опушке и тайно ждал приближения Хига, ждал и ждал с бесконечным, великим терпением. Вот Хиг повернулся бурым боком к биарму, и в губу великана угодила стрела. Злой достал длинным носом колючую игрушку. Он поискал глупого биарма, но человек успел укрыться, и Хиг забыл ничтожную занозу. Он пасся день, другой, третий. Но почему он слабеет? Его глаза мутнеют, толстые, как сосны, ноги подгибаются, могучий ложится и стонет. Он не может пошевелиться, муравьи лезут в пасть, в уши. В последний раз приподнялся волосатый бок. К вздутому брюху крадутся пушистые острозубые волки.

Биармы втыкали в спины тухлых красных рыб наконечники стрел и кололи Хигов. Если Хиг и догонял и убивал биарма, то все же сам великан неизбежно умирал.

Так богиня указала хранителю на нужную тайну и позволила воспользоваться запретно-зловещим оружием для спасения народа биармов.

Виденье исчезло.

— Ты научила людей победить злых Хигов. И ты поможешь своему народу избавиться от убийц нурманнов со злобной душой Хига в теле человека. Йомала, Йомала, Йомала, Йомала!.. — молился очнувшийся хранитель.

Глава вторая

1

— Нурманны пойдут вверх и разорят колмогорян, как нас, — жалобно ныл Янша.

— Не разорят, — возразил Сувор, брат Заренки.

Поморянского старшину вывели целым из боя доспехи, когда-то присланные Изяславом через Тсарга-мерянина. На Суворе были тоже хорошие доспехи, но он не сумел сберечь лицо, оно раздулось от удара, и раненый глядел одним глазом, а что с другим — не разберешь.

Как туча на море, так свалились на поморье нурманны, разбросали буреломом поморян и биарминов. Горе и отчаяние разбитого войска не измерено. Вольно и невольно его скрывали и сами воины и тот, кто принимал на себя нерадостный труд рассказа. Летописец испуганно отворачивался, заглянув в темную глубину. Кто же издали и после времени прикладывал свой аршин, у того получалось, что и песни пели люди, и ели, и спали, как всегда, а отступали лишь для того, что это было нужно. Нет, падали честные сердца, людей гнуло и вбивало в землю отчаяние. Отчаяние побежденного не порок, а болезнь души. Один — оправится, другой — захиреет.

Биармины крепко понадеялись на поморян, а поморяне полагались на общую, дружную и многолюдную силу. Готовясь бесхитростным боем сломать нурманнов, они сами разбились. Между побежденными не было споров, никого не хулили, ни на кого не сталкивали вину за то, что, желая себя оборонить, не сумели того сделать по неумению биться. Живые думали о погибших, живым будет стыдно перед сиротами и вдовами. Они не сдвинулись с места, куда прибежали после разгрома, и сидели в бездорожном лесу в половине дня ходьбы от Усть-Двинца. Что в городке делают нурманны — об этом не спрашивали.