Флэшбэк

— Мы с вами поговорим в любом случае, — отрезал Накамура. — Ваш сын должен знать, кто вы такой.

Немногочисленные лампы потускнели, и из замысловатого резного бюро на южной стороне комнаты поднялся плоский телеэкран. Как только он закончил подниматься, по нему побежали кадры — картинка без звука.

Ник видел себя с высоты около двадцати футов над землей: камера смотрела почти прямо вниз. Цвета казались странными, но потом он понял, что объектив миниатюрного беспилотника таким образом компенсировал низкую освещенность.

Ник увидел себя — как он обыскивает карманы трех лежащих на земле людей. Двое из них явно мертвы, а третий, самый молодой, умоляет о пощаде.

Звук внезапно появился, и все в библиотеке услышали стоны и мольбы парня: «Пожалуйста… мистер… вы обещали… обещали… мне так больно… вы обещали…»

Ник смотрел, вместе со своим сыном и остальными, — только глаза Леонарда были закрыты, — как человек в центре кадра приставляет пистолет почти вплотную к лицу испуганного, умоляющего о пощаде парня и стреляет.

Экран почернел, затем втянулся в бюро.

— Мы знаем, что вчера вы встречались с советником Омурой в резиденции этого джентльмена над Лос-Анджелесом, мистер Боттом, — сказал Хироси Накамура. — Записи вашего разговора у нас нет, но мы можем представить себе, как он проходил.

— Отпусти народ мой, Накамура.

Миллиардер, казалось, не слышал его.

— Поскольку все сказанное вам Омурой — почти наверняка либо искажение фактов, либо полная неправда, то я объясню, каковы истинные ставки в той игре, в которую вы ввязались.

— Мне насрать, что у вас там за ставки… — начал было Ник.

— МОЛЧАТЬ! — взревел Сато.

Все в библиотеке, кроме Накамуры и Леонарда, казалось, вздрогнули при взрыве этого голоса. Ник и не предполагал, что человеческий голос без усилителя может достигать таких убийственных децибелов. Он представил себе, как ниндзя в черном, на крышах и на улице, подпрыгивают на месте.

— Совершенно верно, — сказал Накамура. — Если вы оборвете меня еще раз, вам и двум остальным заткнут рты. А поскольку ваш тесть чувствует себя неважно, ему это вряд ли пойдет на пользу.

Ник стоял, покачиваясь от злости.

— Более двадцати лет назад я с моими коллегами, японскими бизнесменами, слушал в Каире речь вашего молодого президента, призванную польстить исламскому миру — мусульмане тогда еще не объединились во Всемирный Халифат. Он воздавал им хвалу за некие воображаемые достижения, явно искажая исторические факты. Этот президент запустил процесс полного пересмотра истории и современных реалий, рассчитывая с помощью лести расположить радикальных исламистов к себе лично и к вашей стране. Такого рода внешняя политика, если она применяется к силам фашистского толка, называется политикой умиротворения.

Ник молчал.

— Тот президент и ваша страна вскоре стали проводить эту пародию на внешнюю политику, занимаясь совсем уже неприкрытым и бесполезным умиротворением. Решено было перейти к социал-демократическому устройству, меж тем как в Европе оно уже начинало рушиться под грузом долгов и бременем социальных программ. Одновременно происходили одностороннее разоружение, уход Америки с мировой арены, предательство старых союзников, быстрая и целенаправленная сдача ее позиций как сверхдержавы и полный отказ от международных обязательств, к которым страна долгое время относилась со всей серьезностью.

Ник через плечо бросил взгляд на Вэла: рот приоткрыт, лицо белее бумаги. Вэлу было нехорошо. Ник понимал, что его сын едва сдерживается, чтобы у всех на глазах не облевать неприлично дорогой персидский ковер.

— Мистер Боттом, — резко сказал Накамура, — вы меня слушаете?

Ник снова посмотрел на одержимого манией величия миллиардера. Тот подался вперед, сложил руки на сверкающей столешнице и продолжил свой спич:

— Экономический кризис, который привел к гибели Европейского союза и коллапсу Китая, а также насильственная и бесполезная смерть граждан Израиля, которых бросила ваша страна, мистер Боттом, — шести миллионов евреев и миллиона неевреев, — все это были лишь этапы упадка Америки. Упадка, который поначалу подготавливался целенаправленно, а потом просто стал неизбежным.

Последовала долгая пауза, и Ник заговорил, понимая, что рискует получить кляп в рот:

— К чему эта лекция по истории, мистер Накамура? Особенно с учетом того, что вы наняли меня для расследования смерти вашего сына.

Накамура закрыл глаза, словно беря себя в руки, чтобы не взорваться. Потом он натянуто улыбнулся.

— Как я сказал, мистер Боттом, таковы ставки в игре, в которую вы ввязались. Мы, японские промышленники, уже четверть века назад знали, что нашей стране придется заполнять пустоту, которая образуется из-за добровольного упадка Америки. Мы не горели желанием брать на себя эту обязанность… Воспоминания о Дайтоа Сэнсо, Великой восточноазиатской войне, или, по-вашему, Второй мировой… были слишком мучительны. И еще раз, мистер Боттом: мы вовсе не стремились признавать себя сидо миндзоку, «первым народом в мире», хотя и понимали, что нам придется играть эту роль. Та первая война, что началась в Китае почти сто лет назад, вспыхнула вследствие нашей гордыни — нашего милитаризма в сочетании с надеждами на империю, самочинными искажениями собственной религии и самурайским кодексом бусидо. Но эта грядущая война, мистер Боттом, война куда более всеобъемлющая и страшная для врага, чем Дайтоа Сэнсо, не станет, подобно ей, курай танима — «темным провалом». Это будет глобальная война за освобождение.

— Война с кем? — спросил Ник. Он должен был выслушать все это, прежде чем сказать то, что от него потребуют.

Накамура печально покачал головой.

— С воинствующим исламом, мистер Боттом, — тихо пояснил миллиардер. — С гидрой по имени Всемирный Халифат. Ислам был всегда, пусть Америка совершенно не желала признавать это, изуверской и варварской религией, мистер Боттом. А его пророк — не менее жестоким воителем, чем наш фельдмаршал Хадзимэ Сугияма [131]или ваш генерал авиации Кёртис Лемей. [132]Фундаменталистский, экспансионистский, основанный на терроре ислам прошлого и нынешнего веков отвратителен и мерзок. Граждане Великой Японии, подданные Сына Неба, потомка богини Солнца в Стране восходящего солнца, где все восемь углов вселенной сходятся под одной божественной крышей, не позволят, чтобы их отбросила назад в седьмой век варварская религия жителей пустынь, которые вознамерились править миром и обращаться с покоренными народами, как с рабами-недочеловеками! Но этого не будет! Мы этого не допустим!

Теперь кричал Хироси Накамура. Голос его не достиг рок-концертной силы, как у Сато, но был настолько громок, настолько полон искренности и фанатизма, что Ник отступил на полшага.

— Поэтому мы, капитаны японского бизнеса, снова превратили наши кэйрэцу в дзайбацу военного времени. Интересы нашего семейного бизнеса уже не служат курсу Японии на мировое лидерство, а определяют его. Итак, мы вернулись к самурайской чести и подлинному бусидо. Вот почему нам вскоре понадобится один всевластный сёгун, который давал бы советы императору во время тотальной войны.

Ник откашлялся.

— Тотальной ядерной войны, — хриплым голосом проговорил он.

— Конечно, — снисходительно, почти презрительно подтвердил Накамура. — Все даймё, даже ваш немощный друг Омура, сходятся на том, что решительная схватка за будущее мира станет ядерной и термоядерной. Враг продемонстрировал бескомпромиссность и безжалостность, уничтожив Израиль. Мы не менее решительно примемся уничтожать заразную умственную болезнь, поразившую два миллиарда жителей планеты.

— Омура-сама считает, что Техас будет союзником, — вставил Ник.

Накамура покачал головой.

— Советник Омура становится нерешительным и сентиментальным, мистер Боттом, когда речь заходит об остатке вашей некогда сильной страны. Его не будет среди кандидатов, когда для нас, даймё, придет время выбирать первого за сто шестьдесят лет сёгуна. Малозначащие обломки Америки сегодня играют свою роль в подготовке к грядущему сражению.