100 великих загадок XX века

— Постепенно мы стали смотреть на него другими глазами, — вспоминала Далила Кауфман. — Стойкая гематурия (наличие в моче крови или эритроцитов), которой он страдал, находила себе объяснение. У наследника была гемофилия. На ягодице у больного был старый крестообразный рубец. И наконец мы поняли, что нам напоминала внешность больного, — известные портреты императора Николая, только не Второго, а Первого.

Когда на традиционную консультацию в петрозаводскую психиатрическую больницу приехал известный профессор из Ленинграда Самуил Генделевич, пациента, естественно, показали ему, потому что сами не могли поставить диагноз. А кроме того, консультант был компетентен и в «царских» вопросах. Он знал расположение и назначение покоев Зимнего дворца и загородных резиденций начала XX века, имена и титулы членов царской семьи и ее династических ответвлений, все придворные должности, протокол церемоний, принятых во дворце.

Вопросы с подвохом, которые стал задавать доктор Генделевич, ни к чему не привели. Пациент отвечал с готовностью, не задумываясь, приводя все новые подробности. Держался спокойно и с достоинством. Потом Самуил Ильич попросил выйти женщин, а сам осмотрел больного ниже пояса.

— Консультант был явно обескуражен, — свидетельствует Далила Кауфман. — Оказалось, что у больного крипторхизм (неопущение одного яичка), который, как выяснилось, отмечался у погибшего наследника Алексея.

При разговоре о его личных отношениях с семьей Семенов разволновался, отвечал сдержанно, было заметно, что это ему неприятно. Рассказал, что у него были единичные галлюцинаторные восприятия (три раза в жизни), когда он видел отчетливо Белобородова, вплоть до мельчайших подробностей его костюма. Сообщил и о беседе с представителем МГБ из Москвы, побывавшим в Медвежьегорске, который заявил ему: «У нас есть официальные документы, подписанные доверенными лицами, о том, что наследник, именем которого вы себя называете, расстрелян, следовательно, вы или авантюрист, или ненормальный».

— Для чего бы мне понадобилось воспользоваться чужим именем, разве я ищу каких-нибудь привилегий, претендую на что-нибудь? — с горечью спрашивал Семенов. — Понимаю, что разглашение тайны может иметь далеко идущие последствия и поэтому всегда готов в случае необходимости уйти из жизни, чтобы не принести невольно зла народу.

Профессор Генделевич дал заключение больному Семенову: парафрения — психопатологический симптомокомплекс, в котором господствует бред фантастического содержания, нередко сочетающий бред величия с идеями преследования. Обо всем этом Кауфман написала известному драматургу Эдварду Радзинскому, автору книги «Господи… спаси и усмири Россию. Николай II: жизнь и смерть» Он, в частности, упоминает Филиппа Григорьевича Семенова как человека, претендовавшего на имя царского наследника. Впрочем, другой тогдашний врач-ординатор республиканской больницы, Юлия Сологуб, соглашаясь с мнением Кауфман об уникальности больного Семенова, сделала оговорку, что вряд ли это царевич Алексей: «…слишком неправдоподобно, чтобы наследник, с его слабым здоровьем, мог вынести такую жизнь. Но что человек этот был близок ко двору — несомненно…»

Подтверждение здравости ума странного пациента получил значительно позже врач республиканской психиатрической больницы Вадим Кивиниеми. Он разыскал в архиве историю болезни Семенова. Там было и неотправленное письмо некоей Асе, написанное поэтическим стилем, изысканным почерком, с подписью в виде вензеля. Это письмо доктор Кивиниеми направил на специальную экспертизу.

— И каков был ответ? — спрашиваю Вадима Эсковича.

— Вывод эксперта сводился к тому, что автор письма не был психически болен. Хотя под воздействием каких-то телесных или душевных страданий в его личности могли произойти изменения, но, возможно, это было связано с перенесенными инсультами.

Филипп Григорьевич Семенов освободился из лагеря в 1951 году. А умер он в 1979-м — как раз в тот год, когда на Урале обнаружили останки царской семьи. Его вдова Екатерина Михайловна была убеждена в том, что ее муж — наследник императора. Как вспоминал приемный сын Семенова, отчим любил бродить по городу, в Зимнем дворце мог находиться часами, предпочитал старинные вещи. О своей тайне говорил неохотно, только с самыми близкими людьми. Никаких отклонений у него не было, в психиатрическую больницу после лагеря он уже не попадал. И заметим, что этот, казалось бы, обычный человек хорошо владел немецким, французским, английским и итальянским языками, писал на древнегреческом.