Области тьмы

Эта ночь — ночь четверга — была бесконечной, никак не хотела кончаться. Чем выше поднималась вуаль МДТ, тем сильнее было моё чувство страха и ужаса. Муки неуверенности вгрызались во внутренности моего живота, и я постоянно думал: что же я наделал? У меня были яркие сны, почти галлюцинации, в которых я всё ближе и ближе приближался к пониманию того, что произошло в ту ночь в отеле «Клифден» — но всё-таки, поскольку я не мог отделить плоды воображения моего больного разума от подлинных воспоминаний, я так и не приблизился к этому. Я видел, как Донателла Альварез спокойно идёт по комнате, как прежде, в черном платье, кровь течет у нее по лицу — но дело было в моей комнате, не в отеле, и я помню, что подумал, если её так ударили по голове, почему она такая спокойная, да ещё и ходит. Ещё мне виделось, как мы с ней вместе лежим на диване, обнимаем друг друга, и я смотрю в её глаза, возбуждаюсь, волнуюсь, меня поглощает пламя некоего безымянного чувства — но в то же время мы лежим на моём старом диване, который стоял в квартире на Десятой улице, и она шепчет мне в ухо, говорит, играй на понижение, прямо сейчас, сейчас, сейчас. Потом она сидит за столом напротив меня в столовой Ван Луна, курит сигару и говорит оживлённо: «Потому что вы, североамериканцы, не понимаете ничего, вообще ничего…», — а я в приступе злости тянусь к винной бутылке неподалёку…

Варианты этой стычки проплывали у меня в голове всю ночь, каждый чуть отличался от предыдущего — не сигара, а сигарета или свеча, не винная бутылка, а палка или статуэтка — каждый раз, как осколки цветного стекла, в замедленной съёмке летящие через пространство после взрыва, каждый раз напрасное обещание вылиться в настоящее воспоминание, во что-нибудь объективное, цельное… и достоверное…

В какой-то момент я скатился с перины, ухватился за живот и пополз по полу в блестящую темноту ванной. После очередного приступа рвоты, на этот раз в толчок, я умудрился встать на ноги. Склонился над раковиной, и после схватки с краном начал умываться холодной водой. Когда я поднял взгляд, моё отражение в зеркале было едва видно, больше похоже на призрак, и глаза мои — видимые и бегающие — были единственным признаком жизни.

Я снова поплёлся в комнату, где тёмные очертания на полу — разломанные коробки, груды одежды, открытый портфель с деньгами — больше похожи были на набросанные камни в странной и тёмной местности. Я привалился к стене рядом с телефоном и сполз в сидячее положение. Так я и просидел несколько часов, пока дневной свет не проник в комнату, вырвав ее не изменившееся содержимое у мрака.

И я худо-бедно приспособился к боли в голове — по крайней мере, пока я оставался абсолютно неподвижным, не шевелился, не дёргался, она, к счастью, уменьшалась до тупого, долбящего, бессмысленного ритма…

Глава 27

Когда рядом зазвонил телефон, часов в девять, мне показалось, будто тысяча вольт электронапряжения пронзает мой мозг.

Я потянулся — дёрганно, дрожащей рукой — и взял трубку.

— Алло?

— Мистер Спинола? Это Ричи.

— Хххрр.

— К вам пришёл мистер… Геннадий. Пропустить его к вам? Утро пятницы.

Сегодняшнее утро. Точнее, уже вчерашнее утро.

Я помолчал.

— Да.

Я положил трубку. Пусть посмотрит на меня — скоро он тоже будет таким же.

Я кое-как сумел подняться с пола — каждое движение посылало очередной электрический разряд мне в мозг. В конце концов сумев встать, я заметил, что стою в лужице собственной мочи. На рубашке были пятна крови и слизи, и я весь трясся.

Я посмотрел на портфель с деньгами, а потом на телефон. Как мог я быть таким тупым, таким самодовольным? Я посмотрел на окна. На улице стоял ясный день. Я подошёл к двери, очень медленно, и открыл её.

Повернулся и побрёл в комнату, а потом снова развернулся, чтобы смотреть на дверь. У моих ног лежала большая, разломанная коробка, её вываленное содержимое — кастрюли, сковородки, всякая кухонная утварь — расползлись, как кишки по полу.

И вот я стою как старик — немощный, согбенный, целиком во власти всего происходящего вокруг. Я услышал, как открывается дверь лифта, потом шаги, а через пару секунд в дверях появился Геннадий.

— Оба… блядь!

Он ошеломленно посмотрел вокруг — на меня, на погром, на громадные размеры квартиры, на окна — явно не в состоянии решить, впечталён он качеством или испытывает омерзение от моего состояния. Сам он пришёл в костюме в тонкую полоску и на двух пуговицах, в чёрной рубашке и без галстука. Он обрил голову, а точёное лицо украшала трёхдневная щетина.

Пару раз он пробежал по мне глазами снизу вверх и сверху вниз.

— Ни хуя себе тебя расколбасило. Что такое? Я что-то пробормотал в ответ.

Он зашёл в комнату. Потом, обходя кучи на полу, подошёл к окнам, куда его неотвратимо тянуло, как я думаю — совсем как меня, когда мы с Элисон Ботник тут были в первый раз.

Я не двигался. У меня болела голова.

— Явный прогресс по сравнению с той жопой, где ты жил на Десятой улице.

— Ага.

Я слышал, как он ходит сзади меня от окна к окну.

— Охуеть, видно весь город. — Он помолчал. — Я слышал, что ты нашёл себе приличную квартирку, но это оказалось вообще нечто.

Это он о чём?

— Вон Эмпайр-Стейт. Здание Крайслер. Бруклин. А мне нравится. Знаешь, может, тоже куплю себе что-нибудь в таком роде. — Я услышал по голосу, что теперь он повернулся ко мне. — А что, может, мне забрать прямо эту квартиру, въехать прямо сюда? Что скажешь, дрочила?

— А что, Геннадий, будет круто, — сказал я, полуоборачиваясь. — Я всё равно собирался искать соседа, чтобы вместе выплачивать кредит.

— Вы только посмотрите, клоун в обосраных штанах. Ну что, Эдди, рассказывай, что у тебя тут за хуйня творится.

Он снова обошёл разбросанные вещи и появился в моём поле зрения. Потом он остановился, увидев портфель с деньгами.

— Господи, ты действительно не любишь банки? Спиной ко мне он согнулся и стал разглядывать деньги, брал пачки и перекладывал.

— Здесь триста-четыреста тысяч, не меньше. — Он присвистнул. — Не знаю, Эдди, чем ты занимаешься, но если там, где ты взял это, осталось ещё, то тебе надо куда-то инвестировать средства. Моя компания по импорту скоро начнёт работать, так что, если хочешь войти в долю… это обсуждаемо.

Обсуждаемо?

Может, Геннадий этого не знает, но скоро он будет трупом — через пару дней, когда его запас МДТ иссякнет.

— Ладно, — сказал он, выпрямляясь и разворачиваясь, — когда я встречусь с этим твоим дилером?

Я посмотрел на него и сказал:

— Никогда.

— Чего-о?

— Ты никогда с ним не встретишься.

Он замолчал, дыша через нос. Потом встал и секунд с десять меня разглядывал. Выражение лица у него было, как у капризного ребёнка — если можно представить капризного ребёнка с выкидным ножом в кармане. Медленно он достал его и со щелчком раскрыл.

— Я думал, что так может случиться, — сказал он, — поэтому я подготовился. Я выяснил кое-что о тебе, Эдди. Выследил тебя.

Я сглотнул.

— В последнее время у тебя хорошо идут дела, да? Партнёры по бизнесу, сделки по поглощениям. — Он повернулся и стал бродить по комнате. — Но мне кажется, Ван Лун и Хэнк Этвуд будут не рады, если узнают о твоей связи с русской мафией.

Я посмотрел на него, тоже чувствуя себя упрямым ребёнком.

— Или, например, история про твою наркотическую зависимость. Думаю, пресса в неё с радостью вцепится.

История про мою наркотическую зависимость? Это же было чёрт-те когда. Откуда он узнал про неё?

— Невероятно, что можно раскопать в чужом прошлом, — сказал он, словно прочитав мои мысли. — Записи в трудовой книжке, кредитная история — и даже личные сведения.

— Иди ты на хуй.

— Вот уж не думаю.

С этими словами он повернулся и быстро пошёл ко мне. Поднёс нож мне к носу и помахал им из стороны в сторону.

— Я могу творчески переработать твоё лицо, Эдди, но я всё-таки хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос. — Он уставился мне в глаза и повторил, на этот раз шёпотом: — Когда я встречусь с этим твоим дилером?