Мертвое озеро

– - И вы угадали! -- перебил Остроухова Тавровский и затем обратился к Лёне, еще дышавшей, после казачка, подобно кузнечным мехам. Белилы и румяны остались пятнами на ее смуглых щеках. Пот, подобно весенним ручьям, образовавшимся от снегов, катился по лицу.

– - Очень мило вы протанцевали, главное -- смело!

– - Она уж двадцать лет танцует казачка,-- заметила Мавруша, закатывая глаза под лоб.

– - Только давностью и можно объяснить такую ловкость,-- отвечал серьезно Тавровский и, обращаясь ко всем, громко прибавил: -- Господа, прошу вас всех отужинать у меня.

И под общий восторг он сошел со сцены.

В зале, великолепно освещенной, играла уже музыка на хорах; гости танцевали. Вальсируя с Любой, Павел Сергеич вздрогнул, заметив черные, блестящие глаза Стеши, устремленные на него из окна, выходившего в сад.

Посадив Любу на стул, он кинулся к окну и сказал:

– - Что ты здесь делаешь?

– - Разве мне нельзя глядеть, как танцуют?

– - Нет… что ты сегодня сделала с своей барышней?..

– - Я не ее горничная,-- перебила Стеша.

– - Что же ты думаешь о себе? тебя она избаловала; но ты всё-таки горничная, и я, на ее месте, велел бы выгнать тебя из дому.

– - Я и так уйду! Я вижу, что вам этого хочется.

– - И прекрасно сделаешь!

Тавровский отошел от окна, несмотря на слова, произнесенные Стешей умоляющим голосом:

– - Вернитесь: я вам скажу…

Но Тавровский не вернулся. Фейерверк был спущен, сад иллюминован; музыка играла в нескольких местах. Гости разбрелись по саду. Тавровский шел с Любой под руку и обратил внимание на ее печальное лицо.

– - Ты чем-то огорчена? не видала ли ее? -- пугливо спросил Павел Сергеич.

– - Я ее не видала с утра,-- робко сказала Люба,-- но…

– - Говори, что тебя беспокоит?

– - Отчего же… ты на мне не женишься?

Павел Сергеич остановился и, глядя в глаза Любы, улыбаясь, сказал:

– - А ты хотела бы за меня выйти?

– - Как же! я тебя очень люблю! а кто любит, тот женится…

– - Это откуда ты таких рассуждений набралась?

– - Стеша…

– - А, понимаю!

– - И в пьесе -- они любили и женились.

– - Так, значит, пьеса тебя навела на эту мысль?

– - Да! но мой отец не будет сердиться: он всё делает, что я ни попрошу.

– - Ну, дитя мое, ты подожди еще просить его об этом,-- пожимая руку Любе, весело отвечал Павел Сергеич.

В продолжение прогулки он, шутя, спрашивал ее:

– - Так ты хочешь выйти за меня замуж?

Отужинав с гостями, Тавровский отправился в отдаленный флигель, где ужинала труппа Петровского вместе с некоторыми любителями из гостей. Среди шумного разговора Тавровский не был замечен; он подошел к актрисам помоложе и получше и разговаривал с ними; как вдруг его кто-то дернул за платье. Он повернулся и увидел перед собой Остроухова с бокалом в руке. На его усталом лице еще были следы белил и румян, и он хриплым голосом сказал:

– - Павел Сергеич, а Павел Сергеич, за ваше здоровье!

– - Благодарю!

– - Господа, здоровье хозяина! Ура! -- закричал Остроухов.

Все встали и с шумом провозгласили тост. Один только содержатель труппы, сидя в углу, пел басом:

Мы живем среди полей…

И страшно вскрикивал, схватывая себя за виски:

Жизнь для нас копейка!

Тавровский также взял бокал и произнес:

– - Господа, за процветание и славу талантов, находящихся здесь!

Каждый и каждая поспешили отблагодарить хозяина скромной улыбкой.

– - Вот вельможа так вельможа! не чета нашему Семену Иванычу! -- заметила Лёна, на лице которой играл яркий румянец; ни смуглоты, ни желтизны не было и признаков, так же как и на лицах ее сестер.

– - Красавчик! -- с чувством произнесла Мавруша, у которой вместо тощей косички лежала на голове пышная коса, мелко заплетенная в виде корзинки.

Настя тоже хотела изъявить свое мнение; но рот ее был занят: она только промычала что-то.

– - Смотри, смотри Юльку-то! вишь, как коверкается! Ах, он подошел к ней! -- шепотом произнесла Лёна.

– - К чему было ее приводить к ужину? ведь он пригласил актеров и актрис, а не комедианток. Пусть бы в лакейской и ела: ведь для них да для мужиков ломалась утром.

– - Ай! -- воскликнула Лёна.

Тавровский в эту минуту чокнулся с Юлией.

– - Ну, вот подымет нос! -- заметила с грустью Мавруша.

– - А вот подошел к нашей франтихе… дура, да отвечай! -- с сердцем шептала Лёна.

– - Сестрица, смотри-ка, наш-то как надоедает ему.

– - Его бы спать положили… Право, никто из них не умеет с вельможами говорить,-- наконец проглотив, сказала Настя.

Остроухов, точно, ходил за Тавровским и что-то ему бормотал. Наконец Тавровский сказал ему:

– - Господин Остроухов, право, мне некогда!

– - Нельзя, важное дело! я должен, я обязан! она…

– - Позвольте вам заметить, что здесь не место и не время вести серьезные разговоры. Я хозяин и не могу исключительно принадлежать одному вам.

– - Павел Сергеич! -- умоляющим голосом воскликнул Остроухов, тоскливо глядя вслед Тавровскому, который, еще несколько времени поболтав с актерами и актрисами, ушел в свою спальню отдохнуть от дневных хлопот. Он только что хотел раздеваться, как услышал шум в соседней комнате. Раскрыв дверь, он увидел Остроухова, который чуть не боролся с его камердинером. Увидав Тавровского, он с радостью воскликнул:

– - А-а-а! Павел Сергеич! прикажите вашему лакею быть повежливее с человеком, носившим за несколько часов тому назад такое историческое имя и перед которым…

И Остроухов почти силою вошел в спальню; остановись и покачиваясь, он стал потирать лоб, как бы приводя в порядок мысли.

Тавровский с жалостью глядел на Остроухова, который, подняв голову и осмотрясь кругом, сказал:

– - Ну, здесь могу я говорить о ней.

Тавровский затворил дверь.

– - Вы, говорят, женитесь?

– - Кто вам это сказал? -- сердито спросил Тавровский.

– - Все, решительно все говорят об этом.

– - И решительно все ошибаются! -- утвердительно отвечал Тавровский.

Остроухов, покачавшись, сказал растроганным голосом:

– - Павел Сергеич! удостойте вашей откровенностью кочующего актера. Верьте, он свято сохранит…

– - Скажите мне, пожалуйста, наконец, чего хотите вы от меня? -- выходя из терпения, спросил Тавровский.

– - Чего я хочу?-- отрывисто отвечал Остроухов.

– - Ну да, что вам угодно?

– - Знает ли она, что вы женитесь?

Тавровский пожал плечами.

– - Она знает, или вы скрываете, а? За что вы хотите…

– - Вы говорите вздор! Замолчите: мне это надоело! -- сердито воскликнул Тавровский.

Остроухов вздрогнул, выпрямился, и опухшие глаза его устремились на лицо Тавровского, которому он глухо сказал:

– - Ну что же, прикажите своим лакеям вытолкнуть меня. Я актер: вы даже не согласитесь выйти на дуэль со мной; я погибший человек,-- а как легко презирать таких людей.

– - Вы слишком дурного мнения обо мне,-- устыдясь своего гнева, отвечал Тавровский.

– - Мое мнение?! да мое мнение что такое для всех,-- тем более для того, кто нанял меня сегодня, чтоб я его забавлял?

– - Перестаньте, пожалуйста!

– - Нет, оставьте меня, я всё скажу; я поклялся быть защитником ее. Я…

И Остроухов остановился, весь задрожал и сквозь зубы продолжал:

– - Не улыбайтесь, не улыбайтесь! Каков бы я ни был, я еще могу разгадать людей и их взгляды. Да, я требую от вас одного слова… Знает ли она, что вы…

Лицо Остроухова всё пылало, и он задыхался.

Тавровский гордо сказал:

– - Вы слишком во зло употребляете мою деликатность! Прошу вас выйти вон.

Остроухов хотел поклониться, попятился назад и упал в кресло. Он уперся руками в свои раздвинутые колени и, понурив голову, тихо заплакал, повторяя несвязно:

– - Бедная, бедная женщина!