Мертвое озеро

– - Всё-таки это тебе не дает права мстить другим,-- горячась, отвечал Остроухов.

– - Разве я кому-нибудь мщу? нет, я пришла с добрым намерением…

Но вдруг она остановилась и так громко засмеялась, как будто была на огромной сцене, а не в комнате. Указывая трагическим жестом на портрет Тавровского, стоявший на письменном столе, она сказала язвительно:

– - Как жаль, что я не вижу в эту минуту самого оригинала!

Потом она близко подошла к Любе и, сняв с себя медальон, открыла его и поднесла к глазам отчаянной девушки.

То был миниатюрный портрет Тавровского в самом цветущем его возрасте.

Люба пошатнулась и села на стул.

– - Вы видите, у меня такой же. Он был подарен с клятвами, что оригинал будет вечно принадлежать мне; но в моих руках осталось одно его изображение. Видите, как смешно доверять чему-нибудь и кому бы то ни было.

– - Пойдем, пойдем отсюда! дай ей успокоиться! -- говорил в волнении Остроухов, с ужасом глядя на Любу и дергая за платье Любскую, которая продолжала:

– - Я с вами буду говорить коротко и прямо: вы обмануты; если я не принуждаю его быть моим мужем, то не позволю ему быть и вашим! Да, я надеюсь, вы не захотите сами быть женой человека, который даже в то время, как был вашим женихом, не оставлял своих старых связей, имел тысячу новых интриг, даже не одну сделал несчастною.

– - Перестань! разве я тебя затем привел, чтоб ты оскорбляла ее? -- в негодовании сказал Остроухов, кинувшись между Любой и Любской.

Последняя, выходя из своей важной, гордой роли, сказала:

– - Ты с ума сошел! разве я не могла без тебя прийти?.. да я еще дождусь его здесь!

Люба слабо вскрикнула и, закрыв лицо, припала к столу.

– - Иди, иди сейчас же отсюда! -- почти шепотом, но грозно сказал Остроухов и в отчаянии продолжал, хватая себя за голову: -- Пусть будет проклят тот час, когда я вздумал вмешиваться в это дело! Но кто же мог ожидать, что из тебя вышло! Я думал, что ты всё та же! -- Остроухов с отвращением отвернулся от Любской и, почти плача, продолжал, не смея поднять глаз на Любу: -- Это не она! нет, это не та женщина, для которой я скакал дни и ночи, не ел, не пил. Я сам отказываюсь от нее! -- И Остроухов заплакал, как ребенок, бормоча:-- Федя! Федя! ты хорошо сделал, что умер!

Любская ходила скорыми шагами по комнате; ее руки судорожно сжимались; она то пожимала плечами, то злобно глядела на Любу и Остроухова, который вдруг выпрямился и, повелительно указав ей на дверь, сказал грозно:

– - Сейчас же оставь ее!! Ты знаешь меня очень хорошо! и если не хочешь истории, беги скорее!

Любская стиснула зубы и, грозя Остроухову, в гневе отвечала:

– - Ты у меня поплатишься за эту выходку! -- и язвительно прибавила: -- Вы, кажется, вздумали разыграть роль защитника, надеясь, может быть, что вам заплатят за нее… ха-ха-ха!

– - А ты роль леди Макбет начинаешь осуществлять в жизни, и только недостает кровью запятнать руки,-- отвечал Остроухов, прибегая в своем возражении к театральным воспоминаниям.-- Сердце, кажется, у тебя давно запятнано.

Остроухов выходил из себя и был страшен.

– - Хорошо!.. я уйду,-- задыхаясь, отвечала Любская и, обращаясь к Любе, прибавила грозно:-- Но знайте, избранная из всех смертных, чтоб быть подругой самого развратного и безжалостного человека, я решусь на страшные вещи, но не допущу его быть ничьим мужем!

С этими словами Любская быстро вышла из комнаты. Остроухов кинулся за ней и захлопнул дверь, а сам остался на пороге, повесив голову, как преступник, ожидающий наказания.

Люба, казалось, ничего не видала. С минуту она оставалась всё в той же позе; но вдруг рыдания ее наполнили комнату.

Остроухов тоже тихо всхлипывал, бормоча жалобно:

– - Простите, простите… Я, я всему виноват!

Люба пугливо отерла слезы и отчаянным голосом сказала:

– - Чем же? я благодарю вас: вы раскрыли мне жизнь человека…

– - О, не верьте, не верьте озлобленной женщине… нет! это не женщина, а фурия какая-то… Господи! если бы вы ее видели несколько лет тому назад, о, вы приняли бы в ней участие!.. Ради бога, выходите скорее замуж. Вы его любите… и где вы найдете мужчину без каких-нибудь проступков?.. Простите, простите меня!

И Остроухов весь дрожал и, казалось, готовился упасть к ногам Любы, которая кротко сказала:

– - Я на вас не сержусь: вы любили ее…

– - Как дочь! -- подхватил Остроухов.

– - Значит, вы ни в чем не виноваты.

– - О, вы добрая!.. да, вы женщина, вы еще не испорчены, как она! Я скажу вам откровенно, я ехал сюда, чтоб расстроить вашу свадьбу; а теперь, теперь! -- И Остроухов тоскливо рванул себя за поношенный черный фрак и печально продолжал: -- Я готов отдать свою жизнь, хотя трудно, чтоб она что-нибудь стоила,-- прибавил он иронически,-- лишь бы успокоить вас и всё уладить… Прощайте! не думайте обо мне того, что недавно сказала безумная, испорченная женщина, будто я вступался за вас из… Ну да кто ей станет верить!.. Нет, вся вина моя в том, что я не износил вместе с своей наружностью привязанности и горячности к людям, которых я люблю. Но… я ее более не увижу!! Прощайте и простите великодушно старому и из ума выжившему ярмарочному актеру…

И Остроухов, почтительно поклонясь, печально вышел из комнаты.

Собирая свои растерянные мысли, Люба походила на женщину, упавшую с большой высоты и едва очнувшуюся, голова которой не пришла в порядок от сильного сотрясения.

Почти в то же самое время и Тавровский имел визит; но разница в том, что он вовсе не был потрясен.

Когда он сидел у себя в кабинете, Зина тихо вошла к нему, с потупленными глазами, и, как бы сконфуженная своей смелостью, робко сказала:

– - Я, может быть, вас беспокою?

– - Очень приятно! не угодно ли? -- отвечал Тавровский, подавая ей стул.

Зина села и как бы задумалась.

Тавровский, смотря на нее, шутливым тоном спросил (впрочем, он всегда этим тоном говорил с ней):

– - Вы о чем-то мечтаете?

– - Да! я думала о своем положении -- как ужасно быть одной, не иметь никого, кто бы принял участие, защитил…-- печально отвечала Зина.

– - Помилуйте! да вы мне кажетесь окруженною двадцатью опытными маменьками, тетушками и прабабушками, которые наперерыв дают вам советы, как вести себя и обработывать ваши дела.

– - Ах! -- тяжело вздохнув, с грустью отвечала Зина.-- Вот в сию минуту, когда я пришла к вам с открытым сердцем…

– - Это должно быть очень любопытно -- увидеть такое сердце! -- перебил ее Тавровский.

– - В нем, как и в других, есть очень много недостатков.

– - Например?

– - Излишняя привязанность…

– - Немстительность, доброта, кротость… У! какое богатство!

– - Зато я не имею денег!

– - Да эти достоинства уравновешивают вас с первыми богачками на свете.

– - Не все так думают, как вы; всего прежде требуют от девушки приданого.

– - А вы собираетесь замуж? -- быстро спросил Тавровский.

– - Может быть! -- лукаво отвечала Зина.

– - Ну что же, очень умно сделаете: тетушка уже стара…

– - И не так щедра, чтоб надеяться быть вознагражденною за все жертвы,-- подсказала Зина.

– - Да, она вас решительно не понимает!

– - Вы всё шутите, Павел Сергеич, а я пришла очень серьезно поговорить с вами.

– - За чем же дело стало? Я готов!

И Тавровский подвинул свой стул ближе к Зине, которая жалобно начала:

– - Павел Сергеич, вы знаете, что я девушка бедная и…

– - Знаю, очень знаю, что вы дочь дворецкого! -- подхватил Тавровский.

Зина изменилась в лице, но подавила в себе злобу и, придав своему лицу вид угнетенный, продолжала:

– - У меня нет никого, кто бы защитил меня, о моей участи некому позаботиться, я сама должна быть себе и матерью и защитником.

Тавровский, покачивая головой, произнес:

– - Ну-с?

– - Я пришла… к вам… с маленькой просьбой.

– - С какой? -- с удивлением воскликнул Тавровский.

– - Вы не догадываетесь? -- лукаво смотря на Тавровского, спросила Зина.