91  

Пора было произносить слова, приготовленные по дороге. Дорин придумал хороший текст, убедительный. Но сумел проговорить только первую фразу:

– Я не могу без тебя… – И сбился – очень уж Надя была красивая, еще красивее, чем он запомнил.

– До такой степени? – потрясенно вымолвила она, глядя на его физиономию землистого цвета.

– Да, – немедленно подтвердил лейтенант, инстинктивно угадав, что такого эффекта он бы не достиг никакими словами.

И Надя бросилась к нему. Обнять не обняла, но стала гладить по впавшим щекам, по белобрысой щетине – а это было не хуже, чем объятья.

– Как же ты измучился! И меня измучил, – шептала она, всхлипывая.

Он помалкивал, лишь ловил губами ее пальцы.

– Ты ушел от них, да? – улыбнулась она сквозь слезы. – Тебе было очень трудно это сделать, но ты все-таки ушел!

Ужасно хотелось соврать, но это было бы вроде воровства или предательства.

Глубоко вздохнув, Егор сказал:

– Нет, я по-прежнему служу в Органах.

Все-таки он не ожидал, что она так от него шарахнется. Будто обожглась о раскаленную плиту.

– Тогда зачем? – И лицо будто заледенело. – Уходи!

– Из-за Маргулиса? У тебя с ним любовь, да?

Само сорвалось, он не хотел. И, главное, жалко так прозвучало, визгливо.

– Саша очень порядочный человек и замечательный специалист, – отрезала Надежда. – Он мой учитель. И в профессии, и в жизни. А люблю я тебя. Только мне с тобой нельзя.

– Да кто это решил? – взорвался Егор. – Учитель жизни Маргулис? Или твой папаша, пережиток капитализма? Ты своим умом живи, собственную голову слушай! Сама говоришь, что любишь! Я без тебя вообще не могу! Чего еще-то? Остальное неважно!

Чем громче он кричал, тем тише отвечала Надя:

– Я слушаю сердце, оно не обманет. Мне нельзя с человеком, который на стороне Грязи и Зла.

– Кто на стороне зла? Я?

Егор опешил. Он думал, что такими словами только в дореволюционных книжках разговаривают. Ну и обидно, конечно, стало. Это шеф-то на стороне зла?

– Да что ты знаешь про зло? – горько сказал Дорин. – Ходишь тут в беленьком халате, четвертая симфония Танеева, а через десять, нет, уже через девять дней начнется война. Страшная. Как попрутся на нас фашисты, со своими эсэ-сами и гестапами, тогда ты поймешь, где настоящее зло. Я и мои товарищи жизни не жалеем, чтобы защитить тебя, Викентия Кирилловича, Маргулиса твоего и еще сто пятьдесят миллионов советских людей. А ты нос воротишь! Железный Нарком для тебя, поди, хуже Антихриста, а он себя не жалеет, носится из штаба в штаб, чтоб подготовить Родину к обороне, а ты… Мы, значит, грязные, да? Чистый человек – не тот, кто грязи боится, а кто ее вычищает!

Это и был заготовленный текст, только немножко скомканный. И произнес его Дорин резче, чем собирался, но очень уж она его «грязью и злом» оскорбила.

– Война? – потрясенно повторила Надя. – Через девять дней? Господи!

И перекрестилась.

Выходит, другие его аргументы пропустила мимо ушей.

– Это государственная тайна. Ты никому. Даже отцу. Иначе меня расстреляют. И правильно сделают…

Она зажмурилась. Губы шевелились, но звука не было. Молилась, что ли? С нее станется.

Егор ждал.

Наконец она открыла глаза, они были печальные, но спокойные.

– Я никому не скажу, даже отцу. И я не считаю тебя грязным. Грязного я бы не полюбила. Но ты все равно уходи. Одним Злом другое не одолеть, это я точно знаю. Ничего, есть у нас Заступник и кроме твоего наркома.

Откуда-то сверху женский голос позвал:

– Сорина! Ты где? Начинаем!

– Мне на операцию, – встрепенулась Надя. – Опаздывать нельзя. Прощай, Георгий.

Это слово тоже было книжное. В жизни люди говорят: «пока», «до свидания» или «ну, бывай». От «прощай, Георгий» у Егора в груди похолодело.

– Навсегда? – употребил он еще одно страшное слово.

Теперь содрогнулась и Надя.

– Нет, не навсегда! Когда-нибудь ты ко мне вернешься, я знаю! Только не было бы поздно.

– Что, заведешь себе другого?

– Нет. Просто боюсь, что не узнаю тебя… А другого у меня никогда не будет. Я же сказала: ты мой первый и последний.

Сверху снова крикнули, уже сердито:

– Сорина! Доктор ждет!

– Иду! – отозвалась Надежда и убежала, смахивая с лица слезы.

Глава пятнадцатая

«Далеко пойдешь»

Ровно в двадцать два ноль ноль Егор вернулся на Лубянку скорбный и с красными глазами, будто с похорон.

  91  
×
×