Еще одно мгновение, или Каждый твой вздох

Митчел позволил ей высказываться, хотя с первого взгляда понял, кто эти люди и что собой представляют: самодовольные, напыщенные мужчины, уверенные, что хорошее происхождение автоматически возносит их над простыми смертными, и распущенные тщеславные женщины, скучающие от безделья, недовольные своей жизнью и своими мужьями и развлекающиеся благотворительностью и грязненькими романчиками. Эта сцена вовсе не была нова для Митчела, разве что была лишена европейского лоска и разнообразия типов, к которому он привык. Очередная, довольно провинциальная вечеринка, на каких он бывал не раз. Привычное событие в его жизни.

– Джентльмен в темно-сером костюме и бордовом галстуке – Грей Эллиот, – продолжала Оливия. – Грей происходит из хорошей старой чикагской семьи и самый молодой из окружных прокуроров. Но он уже доказал, что способен на многое, и приобрел большую известность. С ним рядом стоят Эван Бартлетт и его отец Генри. Бартлетты были поверенными Уай-аттов, сколько я себя помню и еще гораздо дольше: на протяжении многих поколений.

Митчел смотрел на старшего Бартлетта и представлял, как тот улаживал скандальную историю, связанную с его появлением на свет: поддельное свидетельство о рождении, условия развода, выплаты матери.

– ...молодой Эван – блестящий адвокат, – весело щебетала Оливия, – который почти перехватил поводья у Генри...

«Молодой Эван, – мрачно думал Митчел, – завтра же просмотрит все старые дела, когда отец расскажет ему все, что помнит о Митчеле Уайатте».

Оливия с тревогой вгляделась в лицо Митчела, ожидая его реакции.

– Уже скучаешь? – сокрушенно пробормотала она.

Митчел не испытывал ничего, кроме брезгливости, но она так явно хотела угодить ему и ввести в свой круг, что он невольно покачал головой:

– Вовсе нет.

– Собираешься скоро нас покинуть? – вздохнула Оливия.

– Да. Через две недели.

Она немедленно отвернула лицо, судорожно вцепившись в его рукав и дрожа как в ознобе. Митчел поспешно обнял ее за талию и огляделся в поисках ближайшего свободного стула.

– Вы больны... – начал он, но дрожь прошла также быстро, как началась.

– Я редко болею, – сухо отозвалась она. – А если бы и заболела, заверяю тебя, не стала бы делать этого в присутствии гостей!

И в доказательство она подняла голову и окинула его вызывающе гордым взглядом, хотя выцветшие янтарные глаза подозрительно влажно блестели.

При виде ее слез Митчел скрипнул зубами. Он отвергал ее право расстраиваться из-за его отъезда. Еще в кабинете Сесила он понял, почему она пыталась рассказывать ему о портретах родственников. Знал, почему ей так чертовски не терпится повести его в гостиную и представить всем как своего внучатого племянника. За последние тридцать четыре года Оливия даже не попыталась послать ему хотя бы записку с объяснением, кто он и кем она ему приходится. А вот теперь ей приспичило каяться. Воображает, что может все искупить пустыми, никому не нужными поступками! Ее умоляющее лицо и цепкая рука вовсе не кажутся ему признаками истинной симпатии к нему и скорее говорят о вине и страхе.

Да, она всего лишь напуганная старуха с нечистой совестью, стоящая на пороге смерти. Хитрая старуха, желающая побыстрее получить прощение. Вероятно, поэтому и не хочет, чтобы он обманул ее ожидания, слишком поспешно уехав из города. Недаром она подозрительно быстро оправилась от приступа дурноты и сдержанно, почти безразлично поинтересовалась:

– Возвращаешься в Лондон или Париж?

– Нет! – отрезал Митчел, решив устроить ее в ближайшем кресле и тут же ретироваться. Не собирается он представляться гостям, вот и вся недолга! – Простите, уже поздно, а мне нужно отвезти Кэролайн домой.

– Собираешься когда-нибудь еще раз приехать в Чикаго?

– Через две недели после отъезда, – коротко ответил Митчел, едва ли не насильно подводя ее к неудобному на вид антикварному стульчику, прямо у входа в гостиную.

Но она остановила его, прислонив трость к его коленям:

– Так ты вернешься через несколько недель?

Митчел взглянул на просветлевшее лицо и засиявшие, полные слез глаза, и крошечный камешек оторвался от стены безразличия, которую он воздвиг и всю свою жизнь всячески оберегал от незнакомых ему членов семьи. Оливия буквально лучилась радостью и сжимала его руку, словно не могла заставить себя отпустить его.

Она напоминала ему хитрого паучка, не обращавшего внимания на его куда большие размеры и готового храбро встретить опасность, поджидавшую тех, у кого хватало ума бродить под обваливающимися стенами. Он мог одним щелчком сбросить ее с рукава, но вместо этого услышал собственный голос: