Рай. Том 2

Мэтт ничего не ответил, отлично зная, что она закатит сцену, когда узнает о его планах, поэтому решил промолчать.

— Ты идеально одета, — похвалил он вместо этого.

— Благодарю за крайне содержательный ответ, — процедила Мередит. Взяв манто, она отступила и тут же уткнулась в грудь Мэтта. — Не будешь так добр подвинуться?

— Просто хочу помочь тебе надеть манто.

— Спасибо, не стоит, — бросила Мередит, отступая вбок и поспешно просовывая руки в рукава. — И прошу тебя больше никогда не помогать мне!

Сильные пальцы сомкнулись на ее руках. Мэтт нежно, но решительно повернул Мередит к себе лицом — Так будет продолжаться весь вечер? — спокойно осведомился он.

— Нет, — горько усмехнулась она, — это лучшая его часть.

— Я знаю, ты рассержена… Мередит мгновенно забыла, как боялась взглянуть на него.

— Не знаешь! — дрожащим от ярости голосом заверила она. — Тебе только кажется, что знаешь, на самом же деле ты даже представить не в состоянии!

И, забыв о своей клятве оставаться отчужденной и равнодушной и надоесть ему до смерти, она почти закричала:

— Ты просил меня довериться тебе, а сам бессовестно использовал все, о чем я рассказала тебе, выстирал на людях грязное белье! Неужели искренне считаешь, что можно разрушить мою жизнь во вторник, а в среду явиться сюда как ни в чем не бывало, и все будет чудесно и замечательно, ты… бессердечный лицемер?

Мэтт смотрел в потемневшие от бешенства глаза, на миг охваченный непреодолимым желанием честно признаться, что любит ее, но Мередит не поверит… особенно после того, что случилось вчера, а если по какой-то счастливой случайности ему удастся убедить ее, просто использует это против него и откажется от соглашения. А отпустить ее он не сможет. Вчера Мередит сказала ему, что между ними ничего не осталось, кроме ужасного прошлого. Мэтту было отчаянно необходимо время, которого он с таким трудом сумел добиться, время, чтобы обезоружить ее и доказать, что их теперешние отношения не станут повторением прошлого. Поэтому вместо объяснений и споров Мэтт предпочел начать долгую психологическую осаду, целью которой было заставить ее отказаться от привычки винить в случившемся только его. Взяв у Мередит манто, Мэтт расправил его:

— Знаю, что кажусь тебе бессовестным лицемером, и не осуждаю тебя за это. Но по крайней мере постарайся быть справедливой и вспомни: не я был виновен в том, что случилось одиннадцать лет назад.

Мередит надела манто и молча отступила, но Мэтт положил руки на ее плечи, повернул лицом к себе и подождал, пока она подняла неприязненно сощуренные глаза.

— Можешь ненавидеть меня за то, что я делаю сейчас, — сказал он ей со спокойной убежденностью, но не за прошлое! Я такая же жертва интриг твоего отца, как и ты сама.

— Ты и тогда был жестоким и безжалостным! — вскинулась Мередит и, рывком отстранившись, взяла сумочку. — Ты почти не писал, когда был в Южной Америке.

— Я написал тебе десятки писем, — покачал он головой, открывая перед ней дверь, и сухо добавил:

— Я даже отправил больше половины. И вряд ли ты имеешь право упрекать меня в этом, поскольку сама за полгода написала мне всего шесть.

Мередит в оцепенении наблюдала, как его рука поднимается и нажимает кнопку лифта, повторяя себе, что Мэтт, желая оправдаться, лжет насчет писем, но какая-то мысль терзала мозг… фраза, которую он произнес, когда звонил из Венесуэлы. В то время она восприняла это как упрек ее эпистолярному стилю.

«Ты сама не очень-то усердный корреспондент, верно?»

Пока доктор не запретил ей много двигаться, Мередит сама опускала письма Мэтту в почтовый ящик в конце длинной подъездной аллеи, но всякий мог открыть ящик и вынуть потом письма — ее отец или слуги-Те пять писем, что она получила от Мэтта, Мередит взяла сама из рук почтальона, и только потому, что часами ждала у ящика. Возможно, до Мэтта дошли лишь те письма, которые она лично отправила по почте.

Ужасное подозрение родилось в душе, и Мередит, сама того не желая, взглянула на Мэтта, стараясь подавить порыв расспросить его подробнее о письмах. Двери лифта открылись, и Мэтт провел ее через вестибюль на улицу, где у обочины стоял «роллс-ройс» темно-бордового цвета, сверкая словно драгоценный камень в свете уличного фонаря. Мередит скользнула на сиденье, обитое дорогой желтоватой кожей, и напряженно уставилась перед собой, ожидая, пока Мэтт включит зажигание. Машина медленно влилась в общий поток. «Ролле» был очень красив, но Мередит скорее язык себе откусит, чем похвалит машину… и кроме того, она все еще мучилась мыслями о письмах. Очевидно, Мэтт тоже думал об этом, потому что, как только они остановились у перекрестка, спросил: