20  

— Все очень просто. Я была женщина.

— Женщина?

— Жак Реверди — соблазнитель. Охотник на женщин.

— Каким он показался вам при встрече?

— Очаровательный. — Она снова мяукнула. — Охотник на женщин!

Он вдруг вспомнил. Все ныряльщики были мастерами соблазнять дам. Жак Майоль, Умберто Пелиццари: настоящие сердцееды. Но для Реверди любовь служила лишь маской. Пизаи продолжала:

— Особенно улыбка. Очень медленная, очень сладкая. Такой фрукт, вы понимаете? И голос. Очень горячо. Знаете, женщины это обожают… И он любит женщины.

Ее неправильный французский и это мяуканье начинали действовать ему на нервы.

— Вы думаете, он виновен?

— Нет сомнений. Он убивает женщины.

— Его оправдали в Пномпене, так ведь?

— Такая юстиция в Камбодже. Но виновен, нет сомнений. Я почувствовала за улыбкой… Хочет кожу женщины.

— Вы только что сказали, что он любил этих женщин.

— Именно. Убийство: последняя степень соблазнения. Я учила французский в Сорбонне. «Дон Жуан» Мольера. Я поняла глубокая правда. Соблазнение — это разрушение. Дон Жуан убийца. Он убивает Эльвиру. Он ворует ее сердце, ее душу, ее жизнь. Реверди так же. Убийца женщин.

Она снова рассмеялась, в ее смехе слышался деланый страх. Марк смутно понимал, что она хотела сказать. Убийство как высшая стадия обладания. Кошечка заключила:

— Бабник. Если хотите интервью, пришлите своя подружка.

— С ним можно связаться в Мпохе?

— Он уже не в Мпохе.

— Что?

— Реверди ушел из больница.

Марк забыл об учтивости.

— Мать честная! Где же он?

— Национальная тюрьма в Канаре, возле Куала-Лумпура. Уехал вечером вчера, четверг, тринадцатое февраля. Психиатры сказали: выздоровел. Во всяком случае, в уме. Отвечает за свои действия.

Марк не знал, хорошая это новость или плохая. У него не было никакой возможности установить контакт с Реверди. И он по-прежнему не знал имени адвоката.

— Кто принял решение о переводе?

— Он. Он попросил вернуться в тюрьму… нормальную.

— Он попросил?

— Если он чего-то не хочет, это чтобы его считали сумасшедшим!

8

Еда была разложена по отделениям в коробке под пластиковой крышкой.

В самом большом отделении в жирном соусе — явно из баранины, — плавали коричневые волокна. Рядом — пригоршня слипшегося риса. Еще в двух углублениях—порция сыра в полиэтиленовой упаковке и маленький вяленый банан.

Сидя на земле, Жак Реверди, обнаженный по пояс, мысленно подсчитал имеющиеся в его распоряжении калории. Если прибавить эту трапезу к завтраку и к обеду, получится около тысячи шестисот. То есть примерно на тысячу калорий в день меньше по сравнению с его обычным рационом. Следовало бы найти способ компенсировать эту нехватку.

Он поднял глаза, приложив руку козырьком ко лбу, чтобы защититься от солнца. В одиннадцать часов утра двор слепил белизной. Заключенные, выстроившись в очередь, ждали еды. Все они были одеты в белые футболки и пытались держаться в тени, падавшей от стены столовой. Их растянувшиеся на земле черные силуэты напоминали подвижную бахрому щупалец морского полипа. Некоторые уже ели, скорчившись над своей порцией у стен разбросанных по двору зданий.

Основные постройки — столовая, помещение для свиданий, административный корпус — располагались в центре площадки и, казалось, вырастали прямо из асфальта. Заключенные могли передвигаться тут совершенно свободно, но, пройдя несколько шагов, неизбежно оказывались перед стеной или запертой дверью. Здесь царила всего лишь видимость свободы — мираж.

Реверди поднял глаза выше и посмотрел на наблюдательные вышки, в четырех углах двора. Длинные сплошные стены между этими башнями были увенчаны колючей проволокой, на которой острые шипы заменили бритвенными лезвиями.

Он улыбнулся: эта враждебная картина ему нравилась.

Все лучше, чем оставаться в Ипохе.

Впрочем, для человека, пойманного с поличным на месте убийства, он устроился неплохо. Отправляя еду в рот пальцами, он подвел итог своим удачам. Вначале ему еле-еле удалось избежать линчевания в Папане. Потом, даже в состоянии транса, он не выдал ни одной детали Тайны. Теперь он был в этом уверен. Последняя встреча с психиатром в Мпохе, накануне перевода, подтвердила: никто ничего не знал.

  20  
×
×