— Это я сам.
При звуке его голоса Джимми подскочил.
— Я попросил, чтобы меня перевели в Канару.
— Я не знал… Это очень неприятно… С точки зрения такой линии защиты.
— Я не стану добиваться признания невменяемости. Я не сумасшедший.
Вонг-Фат расхохотался так, что буквально повалился на стол. Он вдруг стал похож на расшалившегося плохого ученика.
— Но это единственный способ избежать виселицы!
— Послушайте, — отрезал Реверди (он по-прежнему сидел неподвижно, так что ни одно звено цепи даже не звякнуло). — Я никогда не вернусь в Ипох. Я не нуждаюсь в лечении.
Китаец нахмурился:
— Так что же вы собираетесь сделать? Признать свою вину?
— Нет.
— Но не станете лее вы утверждать, что невиновны?
— Я ничего не буду утверждать. Я ничего не скажу. Пусть правосудие делает свою работу. Меня это не касается. Кстати, я не стану отвечать ни на один вопрос.
Джимми барабанил пальцами по своему старому портфелю — к такому он был не готов. Его кадык вибрировал, как шарик бильбоке. Он искоса посмотрел на Реверди, потом решился на новую попытку:
— Пока что надо, чтобы вы пообещали одну вещь. — Он заговорил доверительным тоном. — Не позволяйте никому входить с вами в контакт. Особенно людям из французского посольства! Они захотят назначить консультанта. Французского адвоката, который начнет вмешиваться в это дело. Это произведет очень скверное впечатление на суд. Малайские судьи чувствительны к вещам подобного рода.
Жак молчал, но теперь его молчание могло быть истолковано, как согласие.
— И разумеется, — продолжал адвокат, — никаких журналистов. Никаких заявлений, никаких интервью. Пока что надо затаиться. Вы понимаете.
— Я тебе только что сказал. Я не буду разговаривать. Ни с судьей. Ни с журналистами. Ни с тобой.
Вонг-Фат напрягся. Реверди изменил тон:
— Если только ты сам мне кое-что не расскажешь.
— Простите?
— Если хочешь от меня откровений, сначала докажи мне, что ты сам со мной откровенен.
— Я не понимаю, что вы…
— Тс-с, — прошептал Реверди, прикладывая палец к губам. Его цепи звякнули в первый раз.
Китаец рассмеялся. Очень громко, преувеличенно громко: явный признак смущения.
— Ты родился в Малайзии? Джимми утвердительно кивнул.
— В какой провинции?
— Перак. Камерон-Хайлэндс.
Реверди знал некоего Вонг-Фата в Камерон-Хайлэндс. Возможно ли, чтобы случай…
— Чем там занимается твой отец?
— У него ферма по выращиванию…
— Бабочек? .
— Да. Вы… Откуда вы знаете? Реверди в первый раз улыбнулся:
— Я знаю твоего отца. Я у него когда-то покупал продукцию.
Китаец казался совершенно растерянным.
— Ка… Какую продукцию?
— Вопросы задаю я. Ты рос там, в лесу?
— До пятнадцати лет, — неохотно ответил Джимми. — Потом я продолжил учебу в Англии.
— И ты вернулся в страну?
— В двадцать лет. Чтобы закончить юридический в Куала-Лумпуре.
— Потом?
— Вернулся домой. В Камерон-Хайлэндс.
Подобное возвращение в глушь выглядело странно. «Навороченное» общество Куала-Лумпура очень ценило холмы Камерон-Хайлэндс, но только как место отдыха. Жак не мог себе представить адвоката, заживо похоронившего себя в лесу.
— Я там родился, — добавил Джимми, словно почувствовав скепсис своего собеседника.
Реверди задумался. Порядочность этого толстого отсталого подростка вызывала у него все больше сомнений.
— Ты там шляешься по округе?
— По округе?
— Вокруг Камерон-Хайлэндс, гуляешь там?
— Ну, когда как. В выходные…
Жак уловил странный запах. Что-то кисловатое, перебивавшее духи китайца. Запах страха. Он продолжал:
— Куда ты ездишь?
— На север.
— На границу с Таиландом?
Джимми корчился на своем стуле. Запах усиливался. Молекулы тревоги парили в воздухе. Реверди настаивал:
— Почему именно туда?
— Чтобы… чтобы ловить бабочек.
— Что за бабочки? Джимми не ответил.
— Такие маленькие киски, хорошенькие, тепленькие? — предположил Реверди.
— Что? Я… я не понимаю, что вы хотите сказать… это абсурд.
Китаец, дрожа, закрыл свой портфель. Жак уставился на его толстые ручки, и вдруг перед ним встала картина: тот же толстяк, только помоложе, мастурбирует в папашиных вольерах, среди бабочек, скарабеев, скорпионов, тихонько получает удовольствие под жужжание насекомых. Представив себе это зрелище, он понял, что китаец у него в руках — отныне он стал заложником его интеллекта. Он отчеканил: