Убийство со взломом

– С ним говорил мистер Хоскинс.

Ух, как же его все злило в этот день, когда его дважды предали! Он проработал целый день без обеденного перерыва, безотрывно, до одиннадцати вечера, роясь в бумагах, разбираясь в докладных следователей по другим делам, диктуя письма и памятные записки, названивая свидетелям с напоминанием прибыть в суд на следующей неделе, оставляя инструкции Мелиссе, с головой уйдя в толстенную книгу дел. Привычная работа хоть немного, но отвлекала. Когда он понял, что мысли его начали путаться, он встал, сгреб в охапку пальто и, спустившись на лифте вниз, вышел на улицу. Я старалась доставить ему все мыслимые удовольствия, и мне было это очень приятно. На полном сдержанности языке Дженис это звучало чуть ли не порнографией, рождая картины безостановочного, безудержного, оголтелого и самозабвенного траханья, траханья вселенского. Он представлял ее берущей в рот у этого здорового Джона Эппла, представлял его, трахающего ее сзади.

Можно было либо сесть на метро, либо пойти пешком. Он решил пойти пешком, что и сделал – пошел быстрым шагом человека, который, несмотря на хороших родителей, длительное дорогостоящее образование, несмотря на влияние, которое оказал на него брак с интеллигентной красивой женщиной, и на все прочие влияния и опыт цивилизации, отлично сознавал, что только физическая активность способна разрядить его гнев. Только так можно было дать приемлемый выход непреодолимому желанию возмездия, желанию сокрушить, убить, обуревавшему его в тот момент, желанию схватить этого Джона Эппла и втолковать ему, что никто, никто, кроме него самого, не имеет права прикасаться к Дженис, втолковать это ему, нанося удары, избить его до потери сознания, вытрясти из него душу, не обращая внимания на вопли о пощаде, бить, пока кровь у этого Эппла не хлынет из ушей, носа, рта, поломать ему ребра так, чтобы обломки проткнули насквозь все его внутренности, выдавить ему глаза большими пальцами, давить и давить быстро, часто, неумолимо, вырвать сердце у него из груди, сжать в ладонях этот теплый, кровоточащий и все еще трепещущий кусок мяса, поднять его над головой – лучше на глазах всей Филадельфии, может быть, даже на Стадионе ветеранов, – а потом, схватив это мерзкое вонючее сердце, запихать его в рот и сожрать.

Он шел пешком чуть ли не час, потом заглянул в бар, выпил, закусив хрустящим картофелем, почувствовал в душе какой-то просвет и даже немного посмеялся над собой. Насчет Дженис можно быть и порассудительнее. Каждого порой охватывает одиночество. Каким-то странным, трудноуловимым образом одиночество Дженис огорчало его, и ему вдруг показалось даже приятным, что теперь она не так одинока. Поступать, как она того желает, – разве это не ее право? Он ведь и сам не так давно искал утешения, разве не так? Он выпил еще и спросил официантку, как ее зовут. Она одарила его профессиональной улыбкой и вручила счет.

Он вернулся в Деланси, дом выглядел мирно и безмятежно. В прихожей он переступил через гору скопившейся почты, не обратив на нее внимания. Все это чушь – счета или какие-нибудь неприятные известия. Он щелкнул выключателями в холле и на лестнице, но лампочки давно уже перегорели, запасных у него не было, а покупками он давно уже не занимался и все продолжал бессмысленно щелкать выключателями на стенах, по привычке ожидая света. Он прикрутил отопление и лег в постель. На тумбочке возле нее лежало нераспечатанное письмо Бобби. Он вскрыл конверт.

Дорогой Питер,

мне очень жаль, что к Рождеству мы не выбрались на Восток. Я был занят тектоническим исследованием для «Американского геологического обозрения». Его надо сдать в марте, и в январе мне пришлось работать как бешеному.

Так или иначе, два дня назад я позвонил маме, и она сказала, что не общалась с тобой уже больше месяца. Она сказала, что боится звонить тебе, потому что в последний раз ты разговаривал с ней очень сердито. По-моему, все это ее крайне огорчает, и написать тебе я решил главным образом по этой причине. Я знаю, как ты невероятно занят, да и все мы занятые люди, но дело в том, что мама очень скучает по тебе и Дженис и не понимает, почему ты с ней так сух. Я знаю, что мама иногда невыносима, но все-таки позванивай ей иногда. Смешно тебе получать выговоры от младшего брата, и потому я умолкаю.

Ну, что еще? На прошлой неделе мы с Кэрол съездили в Большой Каньон, взяли там осликов и покатались. Я отснял несколько пленок. Для этого путешествия пришлось обоим на время оторваться от работы. Кэрол очень нравится ее работа акушера, нравится больница, а больница довольна ею, так что, похоже, мы здесь останемся. В ее отделении разрабатывают новую технику пренатальной диагностики.