29  

– Они здесь на месяц поселятся, – пробормотала я.

– А и пусть, – засмеялся Михаил Степанович, – авось увезут большинство тряпок.

– Почему Алла Константиновна не раздает вещи бедным? – недоумевала я.

Дядя Миша исподлобья взглянул на меня.

– Зачем бомжам дорогое?

– А дочери? – не утихала я. – Они сюда не заглядывают?

– У тех свое добро, – хмыкнул собеседник, – они с матерью во вкусах не совпадают.

– Есть прислуга, – напомнила я.

Старший Корсаков цокнул языком.

– Ты соображаешь? Разве можно поломойке и хозяйке в одинаковом ходить? Домработнице не по рангу платья из Парижа, Лондона и Нью‑Йорка, это не положено.

– Так хозяйка не в Москве отоваривается! – только сейчас догадалась я.

– Исключительно за границей, – поддакнул Михаил Степанович, – Алле Константиновне там веселей, и дорога развлекает.

– Более десяти часов полета в тесном кресле никак нельзя назвать приятным приключением, – возразила я.

Дядя Миша почесал шею.

– Вилка, у Верещагиных свой самолет. Подруг у Аллы нет. Если актрисы барахло унесут, она и не заметит, забыла давно, что приобрела. Ступай, куда звали.

– Как добраться до кабинета Филиппа Леонидовича? – спросила я.

– Иди вперед, до картинной галереи, далее налево и упрешься в дверь, – объяснил он.

Под радостные возгласы Марфы и Кати я вышла в коридор и порысила по бежевому ковру, который сменил бордовый и из шерстяного трансформировался в шелковый. Я шла вдоль стены, украшенной хрустальными бра, и в конце концов очутилась в оранжерее, заставленной кадками с пальмами. Стало понятно: я заблудилась. Ну и как тут найти живого человека, который укажет мне правильный путь?

– Хэлло, мэм, – раздался сбоку тихий мелодичный голос.

Я вздрогнула, повернула голову и увидела смуглую, кареглазую, черноволосую девушку в темно‑синем платье. Михаил Степанович ничуть не преувеличил способности таек возникать в нужный момент. Горничная бойко застрекотала на иностранном языке непонятные слова.

– Ich spreche deutsch[2] , – сказала я, – …э… ай донт спик инглиш. Альмани!

– О, мэм, – расстроилась тайка, – френч?

– Альмани, – повторила я, ощущая себя редкой тупицей, – босс! Ай… э… мне нужен… босс! Чиф! Э… кабинет. Арбайтроум! Ну, там где… хозяин работает. Чиф офис! Ферштеен?

Ну почему в моей школе изучали только немецкий? Я была отличницей, зазубрила наизусть кучу стихов Гете и Гейне, до сих пор могу цитировать культовую «Лорелею» и даже помню древнегерманский эпос, повествующий о Зигфриде, Брунгильде и Кримгильде. Наша училка иностранного языка всегда ставила меня в пример, она почти на каждом уроке повторяла:

– Дети, послушайте, как Виола замечательно декламирует поэму «Фауст», с такими знаниями не пропадешь в жизни. Интеллектуальный багаж – это ваше богатство.

Посмотрела бы сейчас преподавательница, как ее любимица, набитая знаниями под завязку о дативе, аккузативе и всяких плюсквамперфектах[3] , пытается договориться с горничной из Таиланда. Кстати, знание таблицы умножения мне тоже без надобности.

– Босс, – безнадежно повторила я, – янки гоу хом! [4]

Бог знает, из каких глубин памяти выплыла последняя фраза, но прислуга ее поняла и защебетала как птичка.

– Простите, не врубаюсь, – вздохнула я.

Девушка вытянула тонкую руку.

– Директ.

– Прямо, – обрадовалась я.

– Лефт, – продолжила домработница, – ред энд голд.

Я почувствовала себя полиглотом, который смог договориться с представителем племени аборигенов. Мне надо пройти вперед, повернуть налево, а там будет нечто красное с золотом. Воодушевленная знаниями, я порысила по коридору и довольно скоро очутилась в галерее, стены коей были декорированы под хохлому. Эта часть дома резко отличалась от остальной, ранее в отделке преобладали бежево‑песочные тона. Я постучала несколько раз в первую дверь и, не дожидаясь ответа, распахнула ее.

Открывшееся пространство оказалось мрачным. Темная дубовая мебель, то ли коричневая, то ли черная кожа диванов и кресел, аэродромоподобный письменный стол на львиных лапах, повсюду горы книг и журналов. Размеры комнаты определить было сложно, она освещалась небольшим торшером, который стоял возле узкой софы, все остальное тонуло во мраке. В воздухе неожиданно для позднего вечера пахло кофе и, что уж было совсем странно, из маленького радиоприемника раздавался бойкий женский голос, говоривший:


  29  
×
×