Прогноз гадостей на завтра

– У-у-у-у…

Очевидно, звук пылесоса произвел на птичку неизгладимое впечатление.

Хорошо, что разговор по телефону подготовил меня к встрече с Настеной, потому что иначе бы я не сумела сдержать вопль ужаса. Дверь мне открыла старуха, замотанная в платки и шали. Маленькое сморщенное личико, припухшие глазки-щелочки, от носа ко рту сбегают две глубокие складки. На ногах сапоги – очевидно, Настена жутко мерзла. Она всегда была хрупкой, даже худой, но сейчас смотрелась совершенно бестелесной, словно соломинка, укутанная в ворох одежды… Особо нелепо выглядели волосы, коротко остриженные, мелированные в три цвета… Словно на голову древней старухи натянули парик, принадлежавший молодой модной даме. Но я понимала, что, наверное, еще неделю назад Настена и была этой модной дамой…

– Фросенька, – застонало существо, протягивая ко мне тоненькие веточки рук, – Фросенька, дорогая девочка, вот горе…

Сделав два мелких шажка, она упала мне на грудь и зарыдала. Я принялась ласково гладить ее по спине, потом обняла и крепко прижала к себе. Впечатление было такое, что держу в объятиях испуганную птичку, под рукой ощущались мелкие косточки, и чувствовалось, как сильно колотится у Настены сердце. Наконец она слегка успокоилась, промокнула глаза шалью и пробормотала:

– Извини, бога ради, нервы не выдерживают, пошли в кабинет.

Комната с огромным роялем посередине совершенно не изменилась с того дня, когда я посещала ее последний раз. Те же темно-бордовые занавески, люстра с бронзовыми рогульками, огромный фикус в углу и несметное количество книжных полок с пыльными томами и клавирами. Похоже, что Алик и Настена давно не делали ремонта. Имелась только одна вещь, которой не было тут в мои консерваторские годы. На закрытой крышке «Бехштейна» стоял портрет Алика, украшенный черной лентой.

Я рухнула в старинное, обитое красным атласом кресло и прошептала:

– Как же так? Когда это случилось?

– Позавчера, – всхлипнула Настена, – вечером…

– Он попал под машину? – робко поинтересовалась я, вспоминая очки с толстыми стеклами, всегда сидевшие у Алика на носу.

– Нет, – неожиданно спокойно ответила Настена, – его застрелили.

– Как?!

– Одну пулю в грудь, другую в голову, милиция сказала: контрольный выстрел, – всхлипнула преподавательница.

– Где это произошло?

– У нас в подъезде, – пояснила Настя, – убийца ждал его справа, там под лестницей есть такое темное место, сама знаешь, какой у нас подъезд, даром что центр. Квартиры, кроме нашей, коммунальные, народ проживает отвратительный, кто поприличней, давным-давно съехали, осталась одна пьянь и рвань. Лампочки на площадках выкручивают, дверь вечно нараспашку. Мы с Аликом тоже хотели уехать, только останавливало, что консерватория через дорогу…

– Кому же мог помешать Алик?

Настена вздрогнула и неожиданно перевела разговор на другую тему:

– А ты, Фросечка, чем занимаешься?

Я стала рассказывать о своей жизни.

– Надо же, – вздохнула Анастасия, – чего придумала – Евлампия! Хотя имя красивое, но мне и Ефросинья нравилось… И где ты сейчас работаешь?

Сама не зная почему, я ляпнула:

– Вы не поверите!

– Отчего же, душечка, – устало и как-то безнадежно ответила Настя, – после того, как узнала, что Эдик Малевич директор кладбища, а Соня Рагозина торгует на рынке конфетами, удивляться всему перестала…

– Я – частный детектив.

– Кто? – подскочила Настена. – Повтори, я не поняла…

Я вытащила из кармана удостоверение и протянула преподавательнице. Та растерянно просмотрела документ, помолчала минуту, потом резко хлопнула ладонью по столу и жестко сказала:

– Есть бог на свете! Мне тебя господь послал. Слушай, детка, я знаю, за что убили моего Алика, знаю – кто, вернее, предполагаю, кто нанял убийцу, потому что сама личность, задумавшая гнусное дело, не станет мараться… У меня есть доказательства!

Внезапно я увидела прежнюю Настену.

– Тогда надо срочно идти в милицию! – воскликнула я.

Настена сморщилась.

– Они уже здесь были, топтались в ботинках по ковру. Представляешь, один подошел к роялю и сказал, что умеет играть, а после исполнил «Собачий вальс». Умеет играть! Да сам Рихтер всегда говорил: «Я только ученик возле клавиш…»

Она брезгливо поджала губы. Я вздохнула, снобизм преподавателей консерватории известен далеко за ее пределами. Мало в каком учебном заведении так делят людей на своих и чужих. Нет, в стенах здания, где воспитывают всемирно известных музыкантов, нет места грубости. Я представляю, как Настена разговаривала с ментами: очень вежливо, подчеркнуто демократично, любезно, скорей всего предложила им чай или кофе, может, даже рюмочку… хотя, наверное, не в этом случае… Но откровенной быть она с ними не хотела, вот со мной – другое дело, я ведь своя.