Хождение под мухой

Валя хрипло хихикала:

– Нет пока, поживу еще, какие мои годы.

– Не страшно?

– Тут хорошо, тепло, – пояснила Валя, – а на заработки к метро бегаю, мне бы до весны перекантоваться, а там на дачу съеду.

– Куда? – удивилась я.

– В парк, – пояснила Валя, – на травку.

Я натянула шапочку.

– Ладно, извини, напугалась я очень.

– Это что, – веселилась Валечка, – тут несколько дней назад такая пенка вышла, во, гляди!

И она продемонстрировала мне грязный гипс, явно снятый с руки.

– Во, штука! Вылезаю днем из своего склепа, часов в двенадцать, потягиваюсь, а по дорожке бабка шкандыбает, такая вся из себя расфуфыренная, волосья ниже плеч свисают. Увидела меня, как заорет, словно потерпевшая. Уши прям заломило.

Валечка только подивилась человеческой глупости. Ну ладно, предположим, можно перепугаться до полусмерти, увидев ночью на кладбище непонятную фигуру! Но днем, в полдень? Надо же быть такой идиоткой, всем же понятно, что мертвецы никогда не выходят при солнечном свете! Валентина решила успокоить припадочную и прохрипела:

– Не ори, нормально все.

Голос у Вали густой, похожий на мужской, этакое сильно простуженное меццо. А вы чего хотели? Попробуйте сохранить колоратурное сопрано, ночуя в сыром склепе!

Услыхав басовитый тембр, кретинка, не переставая визжать, отступила влево, а потом сделала совсем уж идиотскую вещь.

– Прикинь, – веселилась Валечка, – у ней рука была сломанная, правая. Так она стащила гипс и в меня швырнула, а потом как деранет по дорожке, во до чего перепугалась, до усрачки! А я только рада. Подобрала гипс и гляди чего.

Ловким жестом бомжиха всунула руку внутрь грязно-серого кокона.

– Класс, да? – по-детски спросила она. – Теперь у ларьков стою, и все подают. Жалеют. Ох и умора, только вспомню, как та бабенка драпала, прямо ржа разбирает, так синие пятки и мелькали.

– Почему синие? – машинально удивилась я, отряхивая брюки. – Пятки, они розовые или желтые.

– Так это босые, – справедливо заметила Валечка, – а у той идиотки шляпка и пальтишко были синенькие, с мехом, даже скорей куртка, из-под нее юбчонка торчала и сапожки такие голубенькие, красиво очень. Видать, со средствами дамочка.

Да уж, женщина, даже если она бомжиха, вынужденная ночевать в склепе на кладбище, всегда заметит, во что одеты другие дамы.

– Ну, к метро почапаем? – предложила Валя.

Мы дошли до дороги, и я, тормознув маршрутку, села внутрь. Валя осталась на обочине.

– Садись.

– Денег нет.

– Садись, заплачу.

Бомжиха устроилась на сиденье. Шофер нахмурился.

– Два до метро, – громко заявила я, протягивая ему десятки.

Возле ларьков Валя нацепила гипс и, привалившись к хлебному тонару заканючила:

– Люди добрые, подайте христа ради, попала рукой в камнедробилку, бюллетень не платят.

Перед собой она поставила пустую коробку. Толпа равнодушно плыла мимо. Я бросила в емкость пять рублей и тихо сказала:

– С почином тебя.

– Бывай здорова, – улыбнулась Валя, – надо будет чего, приходи, я завсегда либо тута, либо на кладбище.

ГЛАВА 11

До дома я добралась, устав, как собака. Не успела открыть дверь, как налетели домашние, требуя любви и внимания.

– Погладь мне на завтра юбку, – заявила Лизавета.

– Сама не можешь?

– Мне еще шпаргалку по истории писать, – возмутилась девочка, – а тебе делать нечего.

Я покорно взялась за утюг. – Лампуша, – всунулся в кухню Кирюшка, – ты обещала сделать мне доклад на тему «Жизнь человека в эпоху кардинальных перемен».

– Не может быть, – подскочила я.

– Забыла? – надулся Кирюшка.

– Скачай из Интернета.

– Таких умных много, – вздохнул мальчик, – вот Женюрке вчера притащили девять совершенно одинаковых рефератов, прикинь, как она обозлилась.

Женюрка – это учительница географии, и я вполне понимаю ее справедливый гнев.

– Может, сам попробуешь? – я безнадежно попыталась отвертеться от написания доклада.

– Ага, – поджал губы Кирюшка, – как своей Лизочке юбочки наглаживать, так пожалуйста, а как мне помочь… – Между прочим, – проорала Лизавета, – я учусь на одни пятерки, не то что ты! Двоечник!

– Я?! – взвился Кирка. – Подлое вранье! У меня только одна пара, по алгебре, да у всех приличных великих людей были двойки по математике. Может, только у Эйнштейна четверка стояла.

– Насколько знаю, Альберта Эйнштейна с успехом исключали из всех учебных заведений, – хмыкнула я, – за неординарность…