Шопинг в воздушном замке

– Там зараза! – кричали теперь уже и мужики. – Все подохнем!

К разбушевавшимся людям вышел главврач больницы, очень уважаемый человек, и стал увещевать бунтующих.

– Люди, будьте разумны! – взывал он к толпе. – Корь обычная болезнь, может передаваться от ребенка к взрослым, но у нее инкубационный период не один день. Маруся подцепила инфекцию раньше.

– И умерла от ерунды? – завопили из гущи народа.

Врач кивнул.

– Детские инфекции тяжело переносятся взрослыми. Смерть председателя никак не связана с посещением интерната.

Кое-как доктору удалось убедить колхозников, и те разошлись по домам. Марусю похоронили, на ее место пришел хитрый прохиндей Иван Сергеевич...

– Когда у Нинки внук объявился, – сердито говорил сейчас Митрич, – я сразу сообразил: он из тех, из интернатских, Ванька его за деньги в документы Косой вписал. А той все по фигу, лишь бы водку покупали. Небось и не поняла, что внучком обзавелась...

Тот, правда, приличным оказался: пришел в магазин и попросил заведующую Валентину:

– Сделайте одолжение, не продавайте моей бабушке водку, я вылечить ее хочу.

Валя, естественно, начала расспрашивать паренька:

– Откуда ты взялся? Никогда раньше тебя в Гоптеве не видела.

А Павел спокойно объяснил:

– Мои родители дипломаты, работают в Анголе. Там был государственный переворот, меня отправили в Москву, Нина – родственница моего папы. К сожалению, она давно выпивает и в нашей семье считается изгоем, но я по возрасту не могу жить один, поэтому прописан здесь. Пока родители не вернутся, останусь тут, в школу буду в Москву ездить. Мне в институт поступить надо, а хорошие знания в сельской десятилетке не получить.

Уважительный, воспитанный, тихий юноша не привлекал к себе особого внимания, народ почесал месяц языками и принял Пашу как своего. А потом юноша закрутил любовь с Аленой Зверевой и исчез из Гоптева.

Глава 26

Я, стараясь не демонстрировать никаких эмоций, слушала Митрича и параллельно обдумывала ситуацию.

Со мной в консерватории училась Мила Сапрыкина, не особо талантливая, но очень красивая девушка. Весь наш курс – вернее, его женская часть – отчаянно завидовал Милке. Какие у нее были туфли! А сумки и платья, не говоря уже о бижутерии, вызывали паралич не только у студенток, но и у преподавательниц. Милочка благоухала французскими духами, пользовалась шикарной косметикой и ходила за продуктами в валютный магазин. Нет, Сапрыкина не была фарцовщицей – ее родители служили дипломатами в какой-то арабской стране и заваливали дочь подарками.

Курсе на втором нам с Милкой велели подготовить совместное выступление для новогоднего концерта, на который традиционно приглашались родственники и знакомые студентов. Я должна была щипать арфу, а Милка играть на скрипке. Репетируя в классе, мы никак не могли добиться нужного звучания, педагог постоянно высказывал недовольство, и мы с Милкой решили удвоить усилия.

– Приходи ко мне вечером, – предложила она, – попробуем разобраться, что у нас не так.

Я прибежала к Миле и была поражена красотой ее жилища. Учтите, я ведь воспитывалась в очень обеспеченной семье, не знала ни голода, ни бедности. Однако и в роскоши не купалась. Трехкомнатная квартира генерала Романова по советским понятиям считалась шикарной, у меня была своя комната, а у родителей спальня. А многие из моих знакомых раскладывали кровать на кухне, единственную комнату их квартиры перегораживала ширма: справа спали папа с мамой, слева бабушка. Одним словом, семья Романовых считалась очень благополучной, но, войдя в прихожую Милы, я не удержалась от возгласа:

– Ну и ну!

Повсюду сверкали золото и бронза, сиял хрусталь. Полдник нам подала домработница в белом фартуке. Она принесла тарелку с деликатесной сырокопченой колбасой, потрясающее печенье в жестяной коробке и никогда не виданные мною конфеты с портретом Моцарта.

– Ты прямо как королева живешь! – вырвалось у меня.

Милка нахмурилась, а потом заплакала. Испуганная и удивленная реакцией сокурсницы, я принялась утешать Сапрыкину, а она неожиданно рассказала о своем детстве.

До двенадцати лет Мила была абсолютно счастлива. Она ездила с родителями по разным странам, училась в школах при советских посольствах. Потом сладкая жизнь завершилась. Едва девочке исполнилось тринадцать, ее отправили в Москву. Бабушек и дедушек у Сапрыкиной не было, Милку поместили в интернат, где жили дети дипломатов. Советские законы были строги – подростку не разрешалось находиться вместе с отцом и матерью за кордоном, и местную школу, куда ходило коренное население, ему бы никогда посещать не позволили. Дети могли воссоединяться с родителями-дипломатами лишь на время летних каникул. Мила очень страдала в привилегированном приюте, с нетерпением ждала конца мая, чтобы улететь за границу. Мать с отцом изо всех сил пытались скрасить существование дочери, с любой оказией передавали ей посылочки и чеки, чтобы Милка ходила в «Березку»^[4] и ни в чем себе не отказывала. Помнится, покидая Милкину квартиру, набитую роскошными вещами, я подумала: «Уж лучше без французских духов и импортных шмоток, зато с родными. Бедная Сапрыкина! Маму никакими деликатесами не заменишь».

---

4 В СССР было запрещено хождение иностранной валюты. Дипломаты, работники Внешторга и прочие люди, выезжавшие за границу, приезжая домой, сдавали валюту и получали чеки. Их отоваривали в спецмагазинах, которые назывались «Березка». (Прим. автора.)