Братство камня

Церемония купания Люсьена неизменно приводила Диану в восторг. Она без устали разглядывала его изящное тело, узкую белую спину, тонкие, как у птички, но крепкие косточки. Ни у одного из детей, которых она видела в приюте, не было такой восхитительной, гладкой молочно-белой кожи, под которой пульсировали синие жилки. Люсьен напоминал Диане цыпленка, жаждущего проклюнуться сквозь яичную скорлупу.

Другой момент чистого созерцания наступал, когда Диана укладывала сына спать и рассказывала ему на ночь сказку. Люсьен быстро засыпал, и она тоже погружалась в дремоту, убаюканная нежными касаниями своих пальцев. Теплота кожи. Легкое дыхание. Тонкие, легкие волосы, которые просто невозможно не ласкать. Откуда у него такие волосы? Из какого генного хранилища? Из чужих далеких краев. Именно эти слова всякий раз приходили в голову Диане в полумраке детской спальни. Каждая черта лица, все части тела говорили Диане о происхождении мальчика из чужих далеких краев – но это только сближало их и сплачивало.

Личность Люсьена представала перед Дианой как выстроенное из стекла здание. С течением дней она все лучше узнавала его формы, изгибы и вершины. Она всегда воображала, что Люсьен будет резвым, живым и непредсказуемым. А он оказался невероятно нежным и милым. Несмотря на повадки дикаря – он ел руками, не любил мыться, прятался, как только приходил кто-нибудь чужой, – мальчик проявлял восхищавшие молодую женщину восприимчивость и интуицию.

К чему себя обманывать? Люсьен был именно таким ребенком, какого она сама хотела бы произвести на свет.

Все, что так восхищало Диану в мальчике, соединялось в особом ритуале – пении и танце, которыми она могла наслаждаться бесконечно. Будь то ради игры или по природной склонности, но ее приемный сын предавался этим занятиям при малейшей возможности. Обнаружив страсть Люсьена, Диана купила ему ярко-красный кассетник с лимонно-желтым пластмассовым микрофоном. Малыш записывал свои выступления, аккомпанируя себе на импровизированных барабанах. Гвоздем номера становился оригинальный танец. Он неожиданно вытягивал ногу под прямым углом, ощупывал пальцами невидимую завесу, потом резко поворачивался, чтобы закружиться вокруг своей оси в другом ритме. Его маленькая фигурка съеживалась, наклонялась, откидывалась, раскрывалась, как крылья жука, изгибаясь в такт барабану.

Во время одного из таких вот неистовых выступлений Люсьена Диана осмелилась признаться себе, что совершенно счастлива. За три недели она достигла такой безмятежной ясности, такого мира в душе, какие не надеялась обрести и за много лет. Впервые за всю жизнь Диане удалось сделать что-то для самой себя.

И в этот миг она заметила красную мерцающую дату на своем кварцевом будильнике. Понедельник, 20 сентября. Возможно, все устроилось как нельзя лучше, но неумолимо надвигалось страшное событие. Ужин в гостях у матери.

6

Тяжелая бронированная дверь открылась, и на пороге возник хрупкий женский силуэт.

Падавший из вестибюля свет окружал ее голову золотистым ореолом. Диана, вытянувшись в струнку, застыла на пороге. Люсьен спал у нее на руках. Сибилла Тиберж шепнула:

– Он спит? Входи. Дай мне на него взглянуть.

Диана собиралась шагнуть в вестибюль, но из гостиной донеслись голоса, и она замерла:

– Вы не одни?

На лице ее матери отразилось смущение:

– Шарль давно задумал этот ужин, так что…

Диана повернула назад, к лестнице. Сибилла остановила ее, схватив за руку.

– Куда ты? Ну что за безумие? – Как всегда, она попыталась смягчить властность тона нарочитой нежностью.

– Ты обещала мне ужин в семейном кругу.

– Некоторые обязательства невозможно нарушить. Не будь идиоткой. Входи.

На площадке царил полумрак, но Диана ясно различала фигуру матери. Сибилле исполнилось пятьдесят пять лет, но она по-прежнему напоминала русскую красавицу с советского агитплаката: кукольное личико, светлые брови, пышные золотистые волосы. Шелковое китайское платье с узором из переливчатых птиц на черном фоне подчеркивало тонкую круглую талию. Низкий вырез открывал безупречную грудь (безупречную от природы – это Диане было доподлинно известно). Сибилле пятьдесят пять, но она не утратила ни грана чувственности, и Диана внезапно почувствовала себя худой и нескладной как никогда.

Обреченно пожав плечами, она последовала за матерью, лишь прошептав:

– Заговоришь за столом о Люсьене – убью.