Отрок. Ближний круг (Часть 7-8)

Но почему же, все-таки, Рюриковичи в Прибалтику не пришли? Все силы уходили на борьбу со Степью? Не понимали выгоды? Боялись викингов? Или Литва уже сейчас так сильна, что через нее не пробиться? Блин, и спросить-то не у кого, такими категориями ЗДЕСЬ, наверно, никто и не оперирует…»

— Не спится, Миша?

Мишка не заметил, как подошел отец Михаил, и чуть не ругнулся от неожиданности, усилием воли подавил раздражение и ответил вполне мирным, даже заботливым, тоном:

— Отче, ты зачем вышел? Ветер, сырость от воды поднимается, не застудиться бы тебе.

— Ничего, не страшно. Меня вишь, как в дорогу снарядили, и зимой не замерзну. — Отец Михаил оправил накинутый на плечи тулуп. — Посижу немного с тобой, не помешаю?

Общаться с монахом не было ни малейшего желания, но не гнать же? Мишка молча, чисто символически, подвинулся, как бы освобождая место рядом с собой.

Священник слишком хорошо знал своего ученика, чтобы не понять этого молчания, но счел возможным «не заметить» Мишкиной невежливости, больше того, голос его стал еще более приветливым:

— То, что ты у себя в крепости часовню воздвигнуть повелел, весьма похвальное деяние, порадовал ты меня.

«Угу. Можно подумать, что ты поехал бы постройки освящать, если бы мы часовню не поставили».

— Это — мой христианский долг, отче.

Отец Михаил снова «не заметил» краткости ответа и холодности тона, было похоже, что ему обязательно надо разговорить Мишку, значит, по-настоящему интересующая монаха тема возникнет позже.

— Кому посвятить часовню думаешь?

— Архангелу Михаилу, отче. У нас же Воинская школа, значит, Святому Архистратигу Небесных Сил уместно будет.

— Архистратигу, да…

Мишка окончательно утвердился в мысли, что отец Михаил думает совсем о другом, впрочем, это тут же и подтвердилось:

— Миша, ты же с Нинеей часто встречаешься? Разговариваешь, как-то понимаешь ее.

«Блин! Тебе мало, что ты мне чуть крышу не снес своим наездом с превышением меры необходимой самообороны, и того, что Роська, не без твоего участия, несколько дней в горячке пролежал? Еще и агентурная информация понадобилась?»

— Встречаюсь. Разговариваем.

— Объясни мне, Миша, если можешь, как такое случиться могло, что ведьма сотника Кирилла о том же просила, что и я? Мне, сначала, даже и не поверилось — ведьма, а о милосердии для христиан просит!

— Ты о том, отче, чтобы баб с детишками из Ратного не изгонять? — уточнил Мишка на всякий случай.

— О том, Миша, о том. Ведьма, волхва языческая, прислужница нечистого, не к ночи будь помянут, и человеколюбие. Несовместно! Она радоваться должна тому, что православные друг на друга ополчились!

— Чему ж тут радоваться, отче? Нинея женщина, для нее детишек пожалеть естественно…

— Она ведьма! — Ласковость и смиренность с отца Михаила, как ветром сдуло. — Даже если деяния ее кажутся добрыми, замыслы ее черны! Всегда! Не женщина она — зверь велесов в обличье людском!

«Сам ты зверь! И этого фанатика я своим другом считал!»

— Чего ты от меня добиваешься, отче? То, что произошло, уже произошло — Нинея взывала к милосердию так же, как и ты отче. Именно это так поразило сотника Корнея, что он не смог отказать вам. Вам, а не тебе!

— Прекрати немедленно! Замолчи!

— Нет, не замолчу! — Раздражение, все-таки прорвалось наружу, и Мишку понесло. — Чего ты хочешь? Сжечь Нинею вместе с детьми, как сожгли мать Настены? Или убить, как убили наставницу Нинеи? За что? За то, что людей пожалела?

— Господи, прости его, ибо не ведает, что…

— Ведаю! Это ты никого не жалеешь — ни меня, ни Роську…

— Этого я и боялся! Сумела-таки прислужница нечистого смутить твою душу, сумела привлечь на сторону сил тьмы…

Дальше разговор пошел, что называется, «в одну калитку» — священник обвинял и увещевал, Мишка угрюмо отмалчивался, ругая себя последними словами за то, что в очередной раз забыл: есть черта, за которой отец Михаил, несмотря на всю свою образованность и широту взглядов, превращается в упертого ортодокса, в фанатика, невосприимчивого ни к каким аргументам.

Кончилось все, как и следовало ожидать, молитвенным бдением на полночи и наложением епитимьи в виде недели на хлебе и воде, с пояснением, что такое легкое наказание наложено на впавшего в ересь отрока исключительно из милосердия к не оправившемуся от ран.