Королевский крест

— Что?

— Пиши расписку, Ефим, — повторил Никита, не сводя глаз с зажатой в руке колоды карт. — Я, Мамоцких Ефим Семенович, передаю в дар Крылову Никите Степановичу…

— Ты что, серьезно? — Эльдар подошел к компаньону.

Никита придвинул к себе шкатулку, бережно положил в нее колоду, на мгновение замер, глядя на карты, после чего кивнул:

— Абсолютно. — И снова посмотрел на Мамоцких. — Пиши, Ефим, пиши. Ты мне больше ничего не должен.

Глава 2

Санкт-Петербург, 1762 год

— Вижу, вас можно поздравить, граф? — розовощекий молодой человек, представившийся Петром Нечаевым, склонился в учтивом поклоне.

— Что вы имеете в виду? — не понял Сен-Жермен.

— Только то, что вижу.

— Ах, это… — Граф машинально опустил взгляд: под легким плащом виднелся мундир генерала русской армии. Вечером Сен-Жермен планировал быть на приеме у Дашковой и заранее облачился в парадную одежду. — Да, с этим меня можно поздравить.

И позволил себе легкую улыбку.

Они встретились на берегу залива, на неприметном каменистом мысе, продуваемом всеми балтийскими ветрами. Карета Сен-Жермена осталась у дороги, невидимой отсюда из-за рощи, а как добрался до мыса Нечаев, было непонятно: ни лошади, ни кареты не заметно.

— Блестящая карьера, граф. — Морской ветер уносил слова Петра с такой стремительностью, что Сен-Жермен едва успевал услышать их. — Всего несколько месяцев в России — и уже генерал. Можно только позавидовать.

Сам Нечаев был одет в форму поручика Преображенского полка, но материал и шитье указывали, что жил юноша не только на офицерское жалованье.

— Вам ли завидовать, любезнейший Петр Андреевич? Вы молоды, у вас вся жизнь впереди.

— Но вряд ли я смогу оказать императрице услуги, равные вашим, граф.

Сен-Жермен прищурился.

Он ожидал любого развития разговора, кроме этого. Какое отношение имеет политика к их встрече? При чем здесь она? К тому же роль графа в возведении на престол Екатерины тщательно скрывалась, о его помощи знали только самые близкие к императрице люди, самые верные. Таинственность принесла плоды: не появилось даже слухов, даже домыслов о возможном участии Сен-Жермена в перевороте, и вот на тебе — мальчишка, щенок безусый, знает и намекает на наисекретнейшее дело с уверенностью невозможной.

— Меня привечают при многих европейских дворах, — медленно ответил граф. Если Нечаев хочет поговорить о политике — пожалуйста, послушаем. Но на душе стало горько: не за этим, ох! совсем не за этим мчался Сен-Жермен на каменный мыс.

— В просвещенных странах ценят неординарных людей, способных оказать неординарные услуги. Говорят, вы зрите грядущее?

— Пытаюсь, — кивнул граф.

— Видели, чем закончится наш разговор?

Искренний интерес в голосе. И внимательный, открытый взгляд.

— Не видел, — буркнул Сен-Жермен. — Вы не дали мне времени.

Письмо нарочно доставили так, что граф едва успел к мысу.

— Сколько же времени вам нужно? Час? Неделя? Вся жизнь? Но ведь мечтаете вы не о том, не так ли? Вы ищете, как управлять грядущим. Что за радость просто зреть?

Сен-Жермен отшатнулся. «Щенок читает мысли?»

И кольнуло в груди — в Московии много тайн.

Теперь граф был уверен, что не зря поторопился на мыс, не зря поверил письму.

Много тайн в Московии. Много следов затерялось на диких ее просторах, ответы на многие загадки спрятались здесь. За тайнами и приехал Сен-Жермен, за секретами, за истиной, за знаниями, которые искали европейские мистики. Идеи Просвещения подарили мыслящим людям некоторую свободу, позволили открыто обратить свой взор на таинства природы, разрешили искать ответы не только в Библии. И пытливые умы потянулись в библиотеки, в университеты, принялись искать и… с горечью увидели, сколь малая часть знаний осталась в их распоряжении. Сколько всего потеряно безвозвратно. Безвозвратно? Многие пали духом, решили, что святая инквизиция погубила европейскую традицию, направили взор на таинственный Восток, но Сен-Жермен был убежден, что потеряно не все. Сопоставив обнаруженные в книгах недомолвки и намеки, обрывочные записи в хрониках и дневниках, граф сделал вывод, что искать следует не новые знания на Востоке, а старые, традиционные, в дикой Московии. В Российской империи, если быть точным, ибо после правления Петра Великого никто в Европе не рисковал называть славянскую державу как-нибудь иначе.