Занимательная механика

— С Анькой случайно получилось, — продолжил повествование Лева. Чувствовалось, что ему давно хотелось поведать кому-нибудь свою историю, и он с радостью использовал представившуюся возможность. — Она вскоре после свадьбы крупно поцапалась со своим новым и примчалась ко мне плакаться. Я тогда был временно холост, так что слово за слово… Опомнились под одеялом. Да и то когда все закончилось. — Корзинкин почесал подбородок. — Но младшая девчонка у нее от нынешнего мужа. Анька женщина честная, подарила любимому ребенка.

У Федора существовало свое понимание честности, однако он решил не вступать в философский спор.

— А Шашке чего от тебя надо?

— То же, что и остальным.

— Так у нее положение — ого-го! — удивился Волков. — Зачем ей рисковать?

— Душа человеческая — потемки, — развел руками Корзинкин. — А женская душа — вообще черная дыра. Мы, если у Петровича встречались, после обычно ко мне ездили. Кто же знал, что Кешу из Китая на три дня раньше принесет?

— Ты, кстати, спасибо мне так и не сказал, — заметил Федор.

— Не напрягайся, — улыбнулся Лева, — скажу как-нибудь.

Мужчины рассмеялись. Вкусная еда, негромкая музыка, хорошее вино, приятный разговор со старым другом — такие часы больше напоминают экскурсию в рай, нежели эпизод из реальной жизни.

— Так сколько же у тебя детей?

— Официально четверо, — отозвался Корзинкин и принялся загибать пальцы. — От каждой жены по одному. У Аньки пятый. Еще двое у Гальки. Третий Риткин тоже мой. Получается — восемь.

— И все пацаны.

— Ага.

Здесь Лева осечек не допускал. Получались у него исключительно мальчишки, причем весьма неглупые мальчишки. Во всяком случае, все Корзинкины, с которыми доводилось общаться Волкову, оказывались ребятами умными, начитанными и думающими. Гены? Может, поэтому его бывшие постоянно возвращаются? Обманывают мужей и рискуют, потому что подсознательно чувствуют самца, способного дать наиболее перспективное потомство?

При этом действительно рискуют. Положением, благополучием. Сегодняшнее приключение не в счет, случайность, просто яркий эпизод. Но все Левины женщины неплохо устроились, у всех богатые мужья, обеспеченная жизнь и… скелеты в шкафах. Неужели в них настолько силен материнский инстинкт?

— Слушай, тебя самого это не смущает?

— А что делать? — вздохнул Корзинкин. — Все-таки жены.

— Бывшие, — уточнил Федор.

— Не бывает бывших жен, — нравоучительно произнес Лева. — Бывают женщины, с которыми ты теперь живешь в разных местах. Это я после первого случая понял. — Помолчал, улыбнулся, словно припомнил какой-то забавный эпизод, и закончил: — Запомни, старик: для нормального мужчины женщина, особенно когда она мать твоего ребенка, — это навсегда.

Столик, который выбрала Испанка, находился за спиной Волкова. Зато его пухленький спутник смотрел прямо на нее. И если в течение первого часа, который беловолосая провела в ресторане, пухленький был увлечен беседой с Волковым, то последние двадцать минут он стал больше внимания уделять окружающему миру, а после того, как Травник вернулся в машину, несколько раз бросал на Испанку заинтересованные взгляды. Которые, как ни странно, заставляли сердце женщины биться сильнее. «У меня что, давно не было мужчины?»

Это не так. Испанка, в отличие от Проказы, свою страстность не афишировала, но в удовольствиях себе не отказывала. «Тогда в чем дело? Опомнись! Ты здесь по делу!»

Но опомниться не получалось. Толстенький мужчина, остатки волос которого были собраны в смешную косичку, волновал Испанку. А его недвусмысленные взгляды показывали, что интерес — взаимный. И поэтому, когда женщина услышала фразу Волкова: «Тебя довезти до дома?», она взяла телефон…

«Боже, что я делаю?»

И прошептала:

— Хосе, сейчас он выйдет, езжай за ним один.

— А ты? — насторожился Травник.

— У меня есть дела…

И отключила телефон. Потому что Волков уже выходил из зала, а к ее столику, улыбаясь, направлялся его толстенький приятель. «Боже, что я делаю?!»

* * *

Он считал, что все сделал правильно, но почему-то постоянно появлялись сомнения. Постоянно. Нет, его не мучила совесть, не терзали переживания, не оглушала мысль: «Я стал убийцей!» Смерть Арифа, точнее, его в ней участие, не вызывала у Ильгара никаких эмоций. Убил и убил, забыли. Возможно, если бы ему пришлось бить ненавистного Гусейна ножом в грудь, или спину, или стрелять в него из пистолета, одним словом, принимать деятельное участие в процессе, молодой человек воспринял бы убийство глубже. Но ничего такого не потребовалось. Была лишь палка, простая палка, установленная в указанном месте.