Возмездие Эдварда Финнигана

Полный мужчина с добрыми глазами так и не успел закончить предложения, он вдруг обмяк и рухнул головой на кухонный стол.

Вернон испугался, что это инфаркт.

Что Фрай вот так умрет у него на глазах.

Но тот лишь на миг потерял сознание, его прошиб пот. Вернон помог Рубену подняться и, поддерживая, отвел в спальню наверху, где осторожно уложил его прямо в одежде на единственную в доме кровать и укрыл одеялом. Он посидел подле Фрая, которого била дрожь, пока тот не заснул, а потом спустился снова в кухню, где ждало виски и долгая ночь.

Тогда-то он и принял решение.

Один в темноте, в доме, где раздавался храп Рубена.

Джон Мейер Фрай не умрет связанным на койке с подсоединенными канюлями.

Как обычно, Вернон выехал из Маркусвилла затемно и, несмотря на легкий туман, пролетел на большой скорости значительную часть штата Огайо. Он остановился на автозаправке и попросил разрешения от них позвонить — тут его точно не прослушают. Он предупредил врачей, что едет к ним. Они оба дежурили в отделении скорой помощи, и в то утро у них работы было невпроворот: на шоссе возле Колумбуса несколько часов назад, когда было еще совсем темно, произошло две автобусные аварии. Но врачи согласились: раз уж он выехал, они найдут где-нибудь укромный уголок и сумеют выкроить часок между осмотрами и срочными операциями.

Потом Вернон сделал еще один звонок.

Смущенный Рубен Фрай взял трубку, голос его звучал устало, он все еще оставался в постели Эриксена. Вернон попросил его обратиться в одну из контор Сберегательного банка Огайо в Колум-бусе, того, что на Вест-Хендерсон-роуд, и оформить закладную на свой дом. Они рассудили, что у сотрудников банка, находящегося за пределами Маркусвилла, возникнет меньше вопросов, а деньги понадобятся им для того, чтобы сделать следующий шаг.

Вернон, как обычно, вошел в больницу через главный вход, но на этот раз свернул сразу направо, прошел пару сотен метров по прямому и очень светлому коридору мимо нескольких красных толстых металлических дверей.

Он открыл последнюю и пошел дальше. Приемный покой скорой помощи выглядел как поле битвы. Люди, в сознании и без, лежали на каталках, расставленных в коридоре. Здесь толклись родственники — кто-то плакал, кто-то ждал, кто-то взволнованно спорил с людьми на приеме. Врачи, медсестры и санитары в белых, зеленых и оранжевых халатах. Сперва он увидел Гринвуда, а несколько минут спустя и Биркоф. Но те его не замечали, они сновали между пациентами и смотровыми палатами. Вернон сел на жесткую скамейку светлого дерева и решил подождать, пока коридор чуть-чуть опустеет, пока люди, истекающие кровью, не получат помощи.

Спустя полтора часа они уселись в единственной свободной палате приемного отделения скорой помощи, молодое лицо Лотара Гринвуда было мокрым от пота, а у Биргит Биркоф выступили пятна под мышками. Вернон попросил их обождать, вышел в опустевший на время приемный покой и направился к автомату с напитками, стоявшему в углу возле полки с детскими книжками и затрепанными гламурными журналами. Три монетки по пятьдесят центов, и вот он держит обеими руками кружки с черным кофе, они оказались горячее, чем он ожидал, и жгли ладони.

Все трое сели на стулья для посетителей, поставили горячий кофе на пустую каталку, расположившись за ней, как за столом. Врачи пили, и тепло медленно распространялось по их уставшим телам.

Решение, которое им предстояло принять, должно было навсегда изменить их жизнь.

Это касалось не того, что им предстояло сделать. Это они уже знали. В предыдущие встречи они — шаг за шагом — обсудили то, что считали выходом в крайнем случае.

Теперь они обсуждали, следует ли им делать это.

Вернон допил кофе последним и посмотрел на врачей. Это ему предстояло подвести итог апелляциям; совместные призывы адвокатов, врачей, священнослужителей к милосердию, их мольбы — чтобы государство не забирало жизнь у человека — и на этот раз были отправлены в корзину. Губернатор Огайо принял решение. Больше никаких помилований, никаких отсрочек. Сейчас май месяц, срок уже назначен. Джона Мейера Фрая должны лишить жизни посредством инъекции третьего сентября в 21.00.

У них оставалось меньше четырех месяцев.

— Мистер Эриксен?

— Да?

— Это для вас важно?

— Да.

— Насколько важно?

Вернон колебался — поймут ли его врачи, имеющие семьи и детей.