Возмездие Эдварда Финнигана

Он надеялся, что они поймут его: похоже, все люди в этой стране говорят по-английски. Они внимательно, не произнося ни слова, смотрели на него, видимо ожидая, что еще скажет этот низенький полноватый краснощекий американец с усталыми глазами.

— Я пришел поговорить с Эвертом Гренсом.

Высокий мужчина в костюме кивнул:

— Это я. Чем, по-вашему, я могу вам помочь?

Рубен Фрай попытался улыбнуться и указал рукой на магнитофон:

— Я узнал эту песенку Конни Фрэнсис. «Everybody's somebody's fool». Только ни разу не слышал ее на этом языке.

— «Тонкие пластинки».

— Что?

— Она так называется. По-шведски. Поет Сив Мальмквист.

Рубен Фрай решил, что, пожалуй, удостоился в ответ чего-то, напоминающего улыбку. Он вынул из кармана рубашки фотографию. Не очень удачную, изображение человека на ней казалось немного смазанным, солнце было слишком ярким для правильной цветопередачи. Парень сидел на камне обнаженный по пояс и, казалось, нарочно напрягал мышцы рук. Молодой совсем, еще подросток, длинные темные волосы падают на глаза, остальные забраны в косу на спине, прыщи на обеих щеках, пробивающиеся усики на верхней губе.

— Это мой сын. Джон. Много-много лет назад. Это о нем я хотел бы с вами поговорить. Наедине, если это возможно.

Посетитель, знавший Конни Фрэнсис и «Everybody's somebody's fool», уже отчасти завоевал уважение Эверта Гренса. Через полчаса они сидели друг напротив друга за столом комиссара уголовной полиции и, кажется, еще больше прониклись взаимным уважением.

Рубен Фрай довольно быстро решил вести себя максимально открыто, в отличие от предыдущего дня. У него просто не было выбора. Эверт Гренс предупредил, что, коль скоро возможное преступление, о котором они собираются говорить, произошло в США, оно находится далеко за пределами его юрисдикции, так что, даже если бы он, Гренс, захотел, то мало на что мог бы повлиять.

За окном разгулялся сильный ветер, утро сменялось полуднем, а ветер по-прежнему то и дело ударял, грохоча, в оконную раму, с такой силой, что они пару раз умолкали и прислушивались, не треснуло ли стекло.

Рубен Фрай отказался от предложенного кофе, предпочтя минералку. Эверт купил им по банке в автомате, проглотившем у него десять крон. На аппарате вечно красовалась чья-нибудь записка, приклеенная скотчем. Неровным почерком сообщалось, что такой-то или такая-то устали оттого, что аппарат постоянно глотает их деньги, ничего не давая взамен, и требуют вернуть убытки, а внизу телефонный номер. Эверт Гренс частенько думал, чем все это кончается, удавалось ли хоть кому-нибудь связаться с владельцем аппарата и получить назад свои проглоченные десятки?

Фрай пил прямо из банки — пара глотков, и она опустела.

— А у вас есть дети?

Он спросил это серьезно, и Гренс вдруг опустил взгляд.

— Нет.

— Почему?

— Простите, но это не ваше дело.

Рубен потер толстые гладкие щеки, и Эверт подумал, что у толстяков не бывает морщин.

— О'кей. Я задам вопрос иначе. Способны ли вы понять, каково это — ждать, что вот-вот потеряешь ребенка?

Эверт Гренс вспомнил отца той пятилетней девочки, которая погибла от сексуального надругательства несколько лет назад, он вспомнил, какое страшное у того было лицо — боль, которую невозможно унять.

— Нет. Поскольку у меня никогда их не было. Но я видел горе родителей. Я видел это и, черт побери, чувствовал, как оно сжирает их изнутри.

— Можете ли вы понять, как далеко готовы зайти родители, чтобы спасти детей?

Тот убитый горем отец пытался отыскать и застрелить негодяя, убившего его дочь, и Эверт во время расследования почувствовал, что не осуждает его.

— Да. Думаю, что да.

Рубен Фрай искал что-то в кармане брюк. Пачку сигарет. Красная пачка, в Швеции таких не продают.

— Можно мне закурить?

— Вообще-то в этом чертовом здании курить нельзя. Но я не стану вас хватать за шкирку, если вы нарушите запрет.

Фрай улыбнулся и зажег сигарету. Он откинулся на спинку, попытался расслабиться, сделал пару затяжек и выпустил дым серыми облачками.

— Я сторонник смертной казни. Всегда голосовал за губернаторов, которые боролись за это. Если бы мой сын, если бы Джон был виновен, он бы тоже заслуживал смерти. Я верю в эти слова: око за око. Но понимаете… Джон не убийца. Горячая голова — да. Слабые сдерживающие центры, так это, что ли, у психологов называется. Они пытались все объяснить смертью его матери, дескать, эти центры ослабила его скорбь об Антонии. Я-то сам эти высосанные из пальца теории ни в грош не ставлю, всегда найдется удобное объяснение, лишь бы снять с человека ответственность. Он был трудным подростком. Но, комиссар Гренс, он не был убийцей.