Осенние визиты

Карамазов прищурился, вспоминая лицо пацана. Одновременно испуганное и ненавидящее. Удар по лицу…

Никто из ударивших его не уходил от расплаты.

– С мальчишками надо кончать, – сказал он.

– В тебе говорит злоба, – сухо сказала Мария.

– Ну и что?

– Илья, дети должны умереть. Но не потому, что они так долго водили тебя за нос. Просто в них сейчас собралось все самое худшее нашего мира. Даже Визирь, даже писатель считают так. А тобой движет месть.

– Свобода не нуждается в оправданиях, Мария. Вот и вся разница, – Илья посмотрел ей в глаза. – Ты убиваешь во имя Добра, я – повинуясь своим желаниям. Но есть ли эта разница… вне наших душ?

Наверное, Визирь понимал, что настоящей Власти над ним не получит. Никогда. Зарову нравились две вещи в его редкой специальности – то, что он мог говорить правду и то, что у него не существовало начальников.

– Чего ты, собственно, хочешь? – спросил Посланник Власти. – Денег, что ли?

– Веры в себя. Я обещал.

– Что ты обещал? Романчик написать? О злобных марсианах и отважных землянах? Да очнись, Ярослав! Наступило время больших дел!

– Рашид, я выполняю обещания. Тебе это не нравится?

– Нравится, писатель.

Заров хотел было сказать – «зови меня литератор», но промолчал. Это он говорил только друзьям.

А Хайретдинов был союзником, партнером, даже – хозяином. Но не другом.

– Ладно. Езжай, – Визирь уступил мгновенно. Словно сложил что-то в уме, экстраполировал на будущее – и признал свою ошибку. – Ярослав, единственное, что хочу сказать…

– Ну?

– У тебя все-таки возникнет искушение… это неизбежно. Пойти на ту встречу. Дать ребятишкам денежку, задержать Илью с Марией… если они придут.

– Ты считаешь меня большим идиотом, чем я есть.

– Извини. Но я знаю эту сладость… сладость добрых дел. Отсроченного греха, оттянутой подлости, – Визирь подступил к нему, маленький, плотный, суетливый, – такой безобидный человек… который не был человеком. – Писатель, ты не ошибись, а? Всегда хочется остаться чистым. Хорошим-хорошим… Не марать руки кровью невинных младенцев. Не делать зла своими руками. Тебя ведь это страшит? Именно – своими руками! Пойми, когда мы умываем руки – мы открываем путь куда большей крови!

– Я знаю.

– Знать – это не главное. Ярослав, ты умный мужик. Ты любишь красивую жизнь и добрые дела. Работа такая, да? Так пойми – эту красоту и доброту принесет не Посланница Добра. Не мальчик, который ни во что больше не верит! Я, гнусный человечек узбекской национальности…

– Рашид, вот этим не кичись. Знаешь, националистов и шовинистов я одинаково… люблю.

– Знаю. Но именно я, чужеродец, двинутый кланом на партийную работу, полюбивший демократию, обрусевший и ставший святее папы римского – я принесу стране покой! Покой и веру в себя! Достоинство и силу! Понимаешь? Не омовение сапог в чужих океанах, не карточки на масло, не распродажу всего и всем! Я подниму эту страну с колен! Она ждет меня! Меня, Власть! Силу! Да, тысячи сгинут бесследно! Да, миллионы заткнут себе рты! Господин писатель, что тебя больше ранит – тысяча правдолюбцев или миллионы голодных и униженных?

Заров не ответил.

– Ты до сих пор думаешь – как меня обмануть, – уже спокойнее сказал Хайретдинов. – И рыбку съесть, и в кресло сесть. Очнись!

– Я давно уже очнулся, Рашид.

– Ой ли?

– Я просто выполняю свои обещания. Понимаешь?

– Тебе дать машину? – помолчав, сказал Визирь.

– Дай.

Хайретдинов подошел, положил руки ему на плечи:

– Ярослав… я тебе верю!

– Я хочу дойти до конца, – просто сказал Заров. – Понимаешь? Я творю чтиво. Развлекаю публику. Так позволь мне… отыграть эту роль.

– Не заиграйся.

10

Машину вел Семен. Когда они пересекли кольцевую дорогу, Заров не удержался, спросил:

– Слушай… кто для тебя – Хайретдинов?

Семен покосился на него, но ответил спокойно:

– Сильный человек.

– Я с тобой наполовину согласен.

Кажется, он не понял. К лучшему, наверное.

– Улица Хмелева, – сказал Заров. Он был готов к объяснениям, но Семен, похоже, хорошо знал свой город. Он вел машину по каким-то тихим, полупустынным улицам. Изредка – играющие дети, бредущие домой взрослые. Дома старые, дома новые, деревцо, тянущееся вверх из крыши кирпичного монстра, трава, пробившаяся между балконами многоэтажки. Хей! Может быть, в этом доме живут Кей и Герда конца двадцатого века? Вот он, их садик между балконами. Цепкие плети сорняков. Живые и веселые, пронзающие камень, пьющие дождь, зацветающие бледными лепестками никому не нужных цветов.