Талантливая балерина, молодая и красивая, она сказала «прощай» всему...
– Не в баре, а в ресторане.
– Ну да. Сегодня мы говорим о книгах, которые скапливаются и занимают место. Может быть, ты и права. Есть нечто такое, чем я хочу поделиться с той минуты, как увидел тебя в танце… С каждым днем это «нечто» становится все тяжелее.
– Не понимаю, о чем ты.
– Отлично понимаешь. Я говорю о любви, которую всеми силами пытаюсь уничтожить – раньше, чем она проявится. Мне хотелось бы, чтобы ты приняла ее; это то немногое, что есть во мне от меня самого и чем я не обладаю. Она не вся принадлежит тебе, потому что в моей жизни есть и другой человек. Но я был бы счастлив, если бы ты могла как-то принять ее.
Твой соотечественник, арабский поэт Халиль Джибран сказал: «хорошо давать, когда просят, но стократ лучше – все вверить тому, кто не просил ничего». Если бы я не сказал сегодня вечером всего, что сказал, то оставался бы лишь наблюдателем, свидетелем всего происходящего – но не участником жизни.
Произнеся все это, я вздохнул с облегчением: вино помогло мне раскрепоститься.
Афина допила свой бокал; я сделал то же. Появился официант с подносом, принялся рассказывать о заказанных нами блюдах, об их особенностях, ингредиентах, способах приготовления. Он говорил, а мы смотрели друг другу прямо в глаза – Андреа говорила, что для Афины, которая так же вела себя в первую их встречу, это способ смутить собеседника.
Молчание становилось гнетущим. Я уже видел, как она поднимается из-за стола, сказав что-нибудь о своем пресловутом друге из Скотланд-Ярда или что, мол, ей очень лестно, но нужно готовиться к завтрашним занятиям.
– «А разве существует на свете такое, что можно сохранить? Все, чем владеем, когда-нибудь будет у нас взято. Деревья отдают свои плоды, ибо, сохраняя их, положили бы предел своему бытию».
Голос ее, от вина звучавший низко и прерывисто, сковал молчанием все вокруг нас.
– «И больше заслуги – не у того, кто предлагает, но у того, кто принимает, не чувствуя себя в долгу. Мало дает делящийся лишь вещественным, и много – отдающий самого себя».
Она отпила еще немного вина. Я сделал то же. Теперь мне не надо было спрашивать, принят ли мой дар или отвергнут. И на душе стало легче.
– Наверное, ты права. Подарю их публичной библиотеке, а дома оставлю только несколько штук – те, которые наверняка буду перечитывать.
– Ты в самом деле хочешь поговорить об этом?
– Не хочу. Но я не знаю, как иначе поддержать разговор.
– Что ж, тогда отдадим должное здешней кухне. По-моему, это удачная мысль, а?
Нет, я так не считал и хотел бы услышать что-нибудь другое. И, не решившись возразить, заговорил о библиотеках, книгах, поэтах, горько раскаиваясь в том, что заказал такую прорву еды, – теперь уже мне хотелось опрометью выскочить из-за стола, ибо я не знал, как продолжать это наше свидание.
Под конец она взяла с меня слово, что я приду в театр на ее первое занятие, – и для меня это было сигналом. Она нуждается во мне, она принимает то, что я бессознательно мечтал предложить ей, впервые увидев в трансильванском ресторанчике ее танец, но лишь сегодня вечером смог понять.
Или, как сказала Афина, поверить.
Андреа Мак-Кейн, актриса
Да я виновата! Если бы не я, Афина в то утро не пришла бы в театр, не собрала бы нас, не уложила на сцене прямо на пол и не начала бы с полного расслабления, включающего в себя правильное дыхание и осознание каждой части тела.
«Теперь – мышцы бедер…»
Мы все – хоть и проделывали это упражнение сотни раз – повиновались беспрекословно, словно перед нами была богиня, высшее существо, знающее больше, чем мы все вместе взятые. Каждому хотелось узнать, что последует за… «…теперь расслабьте лицевые мускулы, сделайте глубокий вдох» и т. п.
Неужели она всерьез считала, что учит нас чему-то новому? Мы-то ждали чего-то вроде лекции или семинара-беседы! Я должна сдерживаться, вернемся в прошлое, расслабимся – и вновь погрузимся в тишину, окончательно сбившую всех нас с толку. Обсуждая потом все это с коллегами, я выяснила: у всех тогда возникло ощущение, что занятие окончено, пора подняться, оглядеться – однако никто не сделал этого. Мы продолжали лежать, словно бы в состоянии какой-то насильственной медитации, и тянулась она еще пятнадцать нескончаемых минут.
Потом вновь раздался ее голос:
– У вас было время усомниться во мне. Один или двое выказали нетерпение. Но теперь я попрошу вас только об одном: на счет «три!» поднимитесь – и станьте иными.