Возлюби ближнего своего

Керн взглянул на нее. Он еще не видел ее такой. Она совершенно изменилась. То, что раньше порою разделяло их, словно тень, теперь исчезло. Сейчас вся ее душа была открыта, она вся была здесь, и он в первый раз почувствовал, что она принадлежит ему. Раньше он никогда не знал этого наверняка.

– Рут, – сказал он, – я бы хотел, чтобы сейчас разверзлось небо, и появился самолет, и мы улетели бы на остров с пальмами и кораллами, где никто не знает, что такое паспорт и вид на жительство.

Она снова его поцеловала.

– Я думаю, что и там – то же самое, Людвиг. За пальмами и кораллами у них наверняка прячутся форты, пушки и военные корабли, и они там шныряют еще больше, чем здесь, в Цюрихе.

– Да, конечно. Давай выпьем еще по рюмке. – Он взял бутылку и налил. – Но в Цюрихе тоже довольно опасно. Надолго спрятаться не удастся.

– Тогда давай уйдем.

Керн окинул взглядом комнату, камчатную ткань занавесок, кресла, желтые шелковые абажуры, и лицо его изменилось.

– Рут, – сказал он, – мне кажется невероятным, что мы уйдем вместе. Но иначе я и не представлял. И ты должна знать, что тогда уж ничего этого не будет. Нам останутся убежища, проселочные дороги, стога сена и, если повезет, жалкие каморки в пансионах с вечным страхом перед полицией.

– Я знаю. Но мне все равно. Ты об этом не думай. Кроме того, мне все равно пора уехать отсюда. Нойманы боятся полиции, ведь я не прописана. Они обрадуются, когда я уйду. У меня есть немного денег, Людвиг. Я буду помогать тебе торговать. Я не буду для тебя обузой. Мне кажется, я довольно практична.

– Вот как? – сказал Керн. – У тебя даже есть немного денег, и ты хочешь мне помогать торговать? Еще одно слово – и я завою, как старая баба. У тебя много вещей?

– Немного. Все, что не нужно, я оставляю здесь.

– Ладно. А что мы будем делать с твоими книгами? Особенно с той толстой, по химии. Оставим их пока здесь?

– Я продала книги, послушалась твоего совета, который ты мне дал в Праге. Нельзя брать прошлое с собой. И нельзя оглядываться, это утомляет и ведет к гибели. Книги принесли нам несчастье. Я их продала. Кроме того, их тяжело тащить.

Керн улыбнулся.

– Ты права, Рут, ты практична. Я думаю, что сперва мы отправимся в Люцерн. Мне посоветовал это Георг Биндер, специалист по Швейцарии. Там много иностранцев, поэтому не так бросаешься в глаза. И полиция не так строга. Когда мы двинемся?

– Послезавтра утром. До послезавтра мы можем остаться.

– Хорошо. У меня есть где переспать. Я только должен быть до двенадцати в кафе «Грейф».

– Ты не пойдешь к двенадцати часам в кафе «Грейф». Ты останешься здесь, Людвиг. И до послезавтрашнего утра мы не покажемся на улице. Иначе я умру от страха.

Керн уставился на нее.

– Разве можно? Разве здесь нет прислуги, которая могла бы вызвать полицию?

– У прислуги отпуск до понедельника. Она вернется поездом в 11:40. А Нойманы – трехчасовым. До тех пор время – наше.

– Бог мой! – воскликнул Керн. – Мы можем распоряжаться этой квартирой так долго?

– Да.

– И мы можем здесь жить, словно она наша, – вместе с этой гостиной, спальнями и собственной столовой с красно-белой скатертью и сервизом, и, может быть, с серебряными вилками и ножами, и со специальными ножичками для фруктов, и с кофе, который мы будем пить из кофейных чашечек, и с радио.

– Все это будет наше. А я буду жарить и парить и надену для тебя вечерний туалет Сильвии Нойман.

– А я надену сегодня вечером смокинг господина Поймана. Даже если он и будет мне велик. В тюрьме, в «Светском мире», я вычитал, как нужно одеваться.

– Он тебе будет как раз впору.

– Грандиозно! И у нас будет праздник! – Керн вскочил, воодушевленный. – Тогда я могу принять и горячую ванну с мылом, правда? Я давно был лишен этого. В тюрьме можно вымыться лишь в какой-то лизольной дряни.

– Конечно, горячую ванну, и даже с всемирно известными духами «Фарр» фирмы Керн.

– Их я уже распродал.

– А у меня еще есть флакон. Тот, который ты мне подарил в кино, в Праге. В наш первый вечер. Я сохранила его.

– Вот это да! – воскликнул Керн. – Благословенный Цюрих! Это уж слишком, Рут! Нам, кажется, начинает везти…

3

В Люцерне Керн в течение двух дней осаждал виллу коммерции советника Арнольда Оппенгейма. Его белый дом стоял на холме над озером Фирвальдштет, словно замок. В списках, которые дал Керну знаток Биндер, против имени Оппенгейм значилось: «немецкий еврей; помогает, но после нажима; националист, не любит, когда речь заходит о сионизме».