Приют Грез

Давай, Лу, поплывем с тобой в его голубую прохладу…

Над нами белый конус надутого ветром паруса, под нами немыслимая глубина. Мы летим над белыми гребешками волн. И видим теперь лишь море, синеву и сверкание! Вдалеке появилась темная полоса: наш солнечный остров. Там мы лежим на белом песке и растворяемся без остатка в солнце и волнах. Ласковый летний ветерок выдувает все мысли из головы. Какое блаженство — лежать на песке и сливаться с Господом и природой! Несколько больших бабочек пролетают над нами.

Лу… Любимая… Взгляни на бабочек…

Сейчас лето и солнечный летний полдень…

Лу…

Тишина.

Ветер с моря становится прохладнее. Мы вновь скользим по волнам навстречу родине. Нашей родине, Лу! Мы, безродные, наконец-то обрели родину.

На зеленых лужайках фея сумерек плетет свою сеть.

Я крепко сжимаю тебя в своих объятиях. Мы медленно движемся к своему дому. Идем очень медленно, шаг за шагом, чтобы до дна испить блаженство этого одиночества вдвоем.

На пороге мы останавливаемся.

Я смотрю на тебя… наклоняюсь… опускаюсь на колени… и говорю: «Я так устал… Любимая… Приди ко мне… И благослови меня, чтобы я мог уснуть».

Ты тоже наклоняешься ко мне, моя святая, и целуешь мой лоб и мои глаза.

На землю нашей родины медленно опускается черное покрывало ночи. Во мраке посверкивают слабые огоньки.

Стелется робкий дымок.

Мы вновь сидим у камина, Лу…

Наша мечта улетела…

Возьми свою чашку чая, Лу, забудь эту мечту и дай мне руку.

За окном завывает ветер…

Я хочу взять лютню, а ты станешь петь. Ту песню, которую пела мне когда-то.

Потом я вновь склонюсь перед тобой и скажу: «Я так устал, любимая, приди благослови меня, скажи мне молитву на сон грядущий, чтобы я мог уснуть».

Почему же ты не поешь?.. Лу, любимая…

— Ах, грезы, грезы… — сказал одинокий человек с горькой улыбкой. — От всего былого у меня только и осталось, что пожелтевшие странички и несколько увядших лепестков — выцветших залогов любви.

Потом он пошел в мастерскую и нажал одну из клавиш рояля. Чистый напевный звук поплыл по комнате. Фриц прислушивался к нему, пока он совсем не угас. «Такова и жизнь человеческая, — подумал Фриц. — Некий звук в ночи, быстро исчезающий без следа, и снова ночь… Я хочу на покой, Лу… Когда же ты позовешь меня?..» Он пошел было к двери, но вдруг повернулся и отчетливо произнес, обращаясь к полной, ярко светившей луне с какой-то загадочной неземной улыбкой:

— И тем не менее и жизнь, и весь мир… Именно поэтому — будьте же прекрасны.

VI

В Опере открылся новый сезон. Возбужденная нарядная толпа устремилась ко входу в театр, куда то и дело подъезжали фырчащие автомобили и стремительно подлетали элегантные экипажи. «Кармен», как всегда, пользовалась у публики успехом. В толпе были и Эрнст со своим приятелем Ойгеном Хилмером.

— Нынче должна появиться наша новая Кармен, — сказал Ойген. — Сгораю от любопытства. Говорят, писаная красавица.

— А меня интересует только оркестр, — заметил Эрнст.

Партер являл собою головокружительное зрелище. Из глубоких декольте дам выглядывали ослепительные плечи, шуршали шелка, хрустели накрахмаленные нижние юбки и воланы, сверкали дорогие меха.

Зал был набит до отказа. Началась увертюра, взвился занавес. Неувядающая опера Бизе изливала на публику потоки страсти. Наконец появилась Кармен. Эрнст был околдован. О, что это была за Кармен! Воплощение пламенной страсти! Эти горящие глаза, эти черные как смоль волосы! Вот она обворожительно глухо проурчала, перебрасывая сигарету из одного угла губ в другой:

• Любовь свободой мир чарует,
• Законов всех она сильней.
• Меня не любишь, но люблю я,
• Так берегись любви моей!

Буря оваций. Кармен пришлось бессчетно выходить на поклоны. Как выразился Ойген, она произвела фурор.

После спектакля друзья направились в небольшой уютный погребок, чтобы не торопясь обменяться впечатлениями. За бутылкой бургундского они говорили о спектакле, но больше — о самой Кармен. Ойген восхищался ее внешностью, Эрнст превозносил пение.

— Удивительно сочный голос. Черт побери, как гремело ее форте!

Мало-помалу погребок заполнялся посетителями. Появились и припозднившиеся театралы. Вдруг Ойген оживился.

— Это она, — прошептал он. — Она и впрямь направляется сюда!