Приют Грез

— Просите.

Вошли двое мужчин. Один, с моноклем, был тощ, долговяз и редковолос, второй — молод, но с резкими морщинами вокруг рта. Ланна представила их: граф Ниберг, лейтенант Харм.

Гости осведомились о здоровье Ланны и отпустили ей несколько комплиментов. Горничная вновь доложила о приходе гостей. Вошли две дамы и два господина.

— Ну что? — протрубила более осанистая из дам. — Они опять взялись за свое? Принялись осыпать вас лестью?

— К сожалению, — вздохнула Ланна.

— Это все обман. Ну да ничего — отныне начинается век женщин.

— Великолепно, — простонал лейтенант.

— Как это? Что великолепно? Что вы имеете в виду?

— А то: теперь мы поменяемся ролями. Отныне вы будете нас домогаться.

— Ничего подобного. Женщина выходит из-под опеки.

— Что это означает?

— Прочь от мужа! — Голос дамы вновь обрел трубные обертоны.

Она энергично водрузила себе на нос пенсне. Граф так и покатился с хохоту:

— У нас будет страна амазонок!

— Рабство женщины должно прекратиться.

— Однако до сих пор рабыне жилось весьма неплохо.

— Дайте же мне договорить, граф. Женщина должна стать равноправной с мужчиной.

— Но это невозможно, — вырвалось вдруг у Эрнста. — Мужчина и женщина устроены по-разному. А законы, действительные для треугольника, не подойдут к кругу.

— Это различие надуманное. В чем же оно, по-вашему, состоит?

— Поступки женщины основываются на чувстве, а поступки мужчины — на разуме, — заявил граф.

— Мужчина может быть объективным, женщина — всегда субъективна, — отрезал лейтенант.

— Я тоже нахожу равноправие отвратительным, — вставил директор театра. — Каждому свое. Для меня политические агитаторши — ужас что такое. Уютная хозяюшка мне куда больше по сердцу.

— Вот именно! Вы жаждете вновь согнуть нас в три погибели под гнетом поварешки! — сердито воскликнула осанистая дама. — Ох уж эти тираны!

— Что вы скажете по столь трудному вопросу, господин Винтер? — спросила Ланна, с улыбкой выслушавшая всю эту перепалку.

— Говорят одно, а думают другое. Женщина должна оставаться женщиной.

— А вы, фройляйн Шрант?

— Не знаю… Я нахожу, что мужчины, несмотря на свои дурные свойства, все же очень милы.

— Браво, браво, — захлопал в ладоши лейтенант.

— А теперь, господа, сойдем с тропы войны и обратимся к более мирным темам.

— Да нет между нами никакой вражды, — засмеялся граф, — мы просто шутили.

— Прошу вас. Такая перепалка прямо-таки освежает.

— Итак — да здравствуют дамы!

Гости оживленно беседовали о том о сем, потом попросили Ланну спеть что-нибудь. Эрнст должен был аккомпанировать.

— Ну как? — спросила Ланна шепотом, когда они направились к роялю.

— Пустая говорильня, — также шепотом ответил Эрнст.

Ланна кивнула. Потом поставила на пюпитр ноты. Эрнста словно током ударило: так сладко и завораживающе звучало: «Любовь свободой мир чарует…»

Когда Эрнст шагал домой, он был совершенно спокоен. «Мы с ней — всего лишь друзья-товарищи», — думалось ему. Придя домой, он сразу же написал длинное письмо Фрицу и Элизабет и успокоился. «Друзья-товарищи…» Тем не менее во сне ему вновь привиделась та улыбка, сотканная из греха, печали и жажды любви. Она так влекла, так манила…

VII

Первые легкие тени сумерек проникли сквозь высокие окна мастерской. Фриц отложил в сторону кисть и палитру и внимательно посмотрел на сделанную работу. Потом прошел в мансарду, раскурил трубку и вынул из кармана последнее письмо Эрнста, в котором тот повествовал о своей встрече с Ланной Райнер. Фриц глубоко задумался. Достанет ли у Элизабет силы характера? Он был уверен, что Эрнст когда-нибудь вернется к ней. Но кровь у Эрнста горячая, да и темперамент не в меру бурный. Правда, сам-то он пока на месте и мог бы помочь.

Однако… Фриц озабоченно рассмотрел в зеркале свое лицо. Щеки опять заметно ввалились, кожа поражала бледностью. В последнее время он опять стал страдать от одышки, да и приступы сухого кашля начали вновь донимать его, а ночами — обильный пот. Фриц частенько желал умереть и совсем не боялся смерти. Но сейчас… Нет, сейчас он не хотел умирать. Ему необходимо дожить до следующей весны. Не столько ради себя — хотя чудо весеннего пробуждения природы всякий раз и ему обновляло душу, — а ради «детей», как он их называл. Они все еще нуждаются в нем. Радостное благое чувство облекло его сердце: он по-прежнему небесполезен в этой жизни, он еще нужен людям.