Ползучий плющ

Гадая, как дела у инспектора Блейка с Робертом, Триш устроилась ждать в неудобном, хоть и красивом старом кресле из фруктового дерева, стоявшем в холле рядом с холодным радиатором. Край сиденья врезался в бедра, как она ни усаживалась. Через некоторое время это стало настолько нестерпимым, что Триш поднялась и стала взад-вперед прохаживаться по холлу.

Прохаживаясь, она старалась осмыслить все услышанное, сожалея, что не имеет доступа к полицейским материалам. Из всего, что могло случиться с Шарлоттой, более или менее вероятными ей представлялись только три варианта: ее забрал с игровой площадки совершенно незнакомый человек по причинам, пока не выясненным, ее убил кто-то из близких ей людей или забрал Бен Уэблок.

Мысль о том, что Шарлотта может находиться в руках Бена, успокаивала, но Триш не могла заставить себя поверить в такую возможность. Она не видела его с развода, но все, что она знала о нем до сих пор, говорило, что он не способен на столь хитрый и жестокий поступок, как похищение Шарлотты. Как бы ни был он до сих пор сердит на Антонию, он никогда не отомстил бы ей таким способом. И если бы захотел получить опеку над ребенком, которого никогда не знал, то добился бы этого через суд. В этом Триш была уверена. Почти.

Нет, сказала она себе. Тут дело хуже. Могла ли это быть Ники?

Если бы мне удалось увидеть ее глаза, я бы сказала. В них могла таиться эта пустота, пустота, которая появляется, когда разрывается связь между происходящим с тобой и твоими ощущениями.

Жаль, что я не видела ее глаз. Ее и Роберта. В его глаза я никогда не заглядывала. А зря.

Дверь гостиной открылась, и появилась Ники. Теперь у нее дрожали уже не только руки, она тряслась всем телом.

— Простите, — тихо проговорила Триш, направляясь к девушке из дальнего конца холла.

Ники содрогнулась, словно через нее пропустили ток напряжением в тысячу вольт.

— Простите, что оставила вас одну, но я побоялась, что в моем присутствии Антония станет еще грубее.

Ники покачала головой, цепляясь одной рукой за перила, а другой вытирая глаза.

— Хуже она уже не станет. Я знаю, что виновата, но ей не следует говорить такие вещи. Она должна понимать, что я никогда не обижала Лотти. Я чувствую… — Она умолкла, словно не находя слов, чтобы это описать.

— Да, скажите мне, Ники, как вы себя чувствуете?

— Это невыносимо. — Ники в упор взглянула на Триш. — Мне невыносима мысль о том, что они могут делать с Лотти, когда…

Тут красные, опухшие веки скрыли глаза Ники, но Триш увидела достаточно, чтобы испытать некоторое облегчение.

— И я не могу это прекратить. Я бы все отдала, чтобы этого не случилось. Антония не понимает. Она думает, что я обижала Лотти, понимаете, как…

— Да, понимаю. Но вы тоже должны понять: в том состоянии, в каком она сейчас, можно сказать все, что угодно. Постарайтесь не слишком обижаться… или не слишком сердиться. Можете ли вы с этим справиться, сознавая, что она сейчас испытывает?

— Ее поведение не слишком отличается от обычного. Она всегда всех во всем обвиняет. И она даже не знает Лотти и не понимает ее. Она никогда ее не обнимает, не ласкает. Детей надо обнимать и гладить. Иначе они вырастают с мыслью, что они плохие, грязные. Но ей и в голову не приходит обнять Лотти, потому что она не любит ее. А я люблю.

— Ники! Вы не должны так говорить! Она мать Шарлотты. Она страшно боится за нее.

Ники фыркнула:

— Вы когда-нибудь видели их вместе? Никогда не наблюдали, как Лотти пытается с ней играть? Она приносит Антонии игрушки и протягивает их ей. Но в ответ получает только замечания: она, мол, шумная, неуклюжая или не слишком внимательная. Она же маленький ребенок. — В голосе Ники больше не было злости, девушка снова заплакала. — Что еще хуже, она так любит свою мать. Вчера она не хотела идти в парк, потому что очень хотела приготовить сладости к возвращению Антонии из Штатов. Из «Мерики», как она обычно ее называет. «Когда моя мама вернется из Мерики?» Она все утро об этом спрашивала, в бассейне, все время. «Почему мама уехала в Мерику?» Снова и снова.

— Наверное, вам было трудно это выдержать, — заметила Триш.

— Да ничего, — ответила Ники. — Я не поэтому не позволила ей приготовить сладкое. Просто Антония заставляет нас гулять каждый день при любой погоде. Часто, когда мне казалось, что Лотти лучше было бы полежать в теплой постели, она настаивала на прогулке. Хорошо укутаться, но гулять! Я не осмелилась остаться дома в субботу, даже ради Такого дела, как сюрприз для мамы. Антония бы так разозлилась, если бы узнала, а она узнала бы; она всегда все узнает. Я сказала, что мы приготовим сладкое утром. Но если бы я сделала так, как хотела Лотти, с ней ничего не случилось бы.