Триумфальная арка

Он выбросил сигарету в окно. Она полетела вниз, словно светлячок.

– Что случилось – то случилось, Жоан, – сказал он. – Этого нам уже не изменить.

– Я ничего не хочу менять. Это пройдет. Я принадлежу тебе. Почему я прихожу сюда? Почему стою у твоей двери? Почему жду тебя? Ты меня прогоняешь, а я прихожу снова. Я знаю, ты не веришь мне и думаешь, что у меня есть какие-то другие причины. Какие же могут быть еще причины? Если бы другой был для меня всем, я бы не приходила к тебе. Забыла бы тебя. Ты сказал, что у тебя я ищу лишь уверенности и покоя. Неправда. Я ищу у тебя любви.

Слова, подумал Равик… Сладостные слова. Нежный, обманчивый бальзам. Помоги мне, люби меня, будь со мною, я вернусь – слова, приторные слова, и только. Как много придумано слов для простого, дикого, жестокого влечения двух человеческих тел друг к Другу! И где-то высоко над ним раскинулась огромная радуга фантазии, лжи, чувств и самообмана!.. Вот он стоит в этой ночи расставания, спокойно стоит в темноте, а на него льется дождь сладостных слов, означающих лишь расставание, расставание, расставание… И если обо всем этом говорят, значит, конец уже наступил. У бога любви весь лоб запятнан кровью. Он не признает никаких слов.

– А теперь уходи, Жоан.

Она встала.

– Я хочу остаться у тебя. Позволь мне остаться. Только на одну ночь.

Он покачал головой.

– Подумай и обо мне. Ведь я не автомат.

Она прижалась к нему. Он почувствовал, что она дрожит.

– Ни о чем не хочу думать. Позволь мне остаться.

Он осторожно отстранил ее.

– Не начинай с меня обманывать своего друга, Жоан. Он и так настрадается вдоволь.

– Я не могу идти домой одна.

– Тебе не придется долго пробыть в одиночестве.

– Нет, придется. Я одна. Уже несколько дней одна. Он уехал. Его нет в Париже.

– Вот как… – спокойно ответил Равик. – Ты, по крайней мере, откровенна. С тобой знаешь, как себя вести.

– Я пришла не ради этого.

– Не сомневаюсь.

– Ведь я могла бы ни о чем не говорить.

– Совершенно верно.

– Равик, я не хочу идти домой одна.

– Я провожу тебя.

Она медленно отступила на шаг.

– Ты больше не любишь меня… – сказала она тихо и почти угрожающе.

– Ты затем и пришла, чтобы выяснить это?

– Да… Не только это… но и это тоже.

– О Господи, Жоан, – нетерпеливо сказал Равик. – В таком случае ты услышала сейчас самое откровенное признание в любви из всех, какие только возможны.

Она молчала.

– Если бы это было не так, разве стал бы я долго колебаться, оставить тебя здесь или нет, даже зная, что ты с кем-то живешь? – сказал он.

На ее лице медленно проступила улыбка. Скорее даже не улыбка, а какое-то внутреннее сияние, будто в ней зажегся светильник и свет его медленно поднимался к глазам.

– Спасибо, Равик, – сказала она и через секунду, не сводя с него глаз, осторожно добавила: – Ты не оставишь меня?

– Зачем тебе это знать?

– Ты будешь ждать? Ты не оставишь меня?

– Думаю, для тебя это не составило бы трагедии. Если судить по нашему с тобой опыту.

– Спасибо!

Теперь она была совсем другой. Как быстро она утешается, – подумал он. А почему бы и нет? Ей кажется, что она добилась своего, если даже и не останется здесь.

Она поцеловала его.

– Я знала, что ты будешь такой, Равик. Ты должен быть таким. Теперь я пойду. Не провожай меня. Я дойду одна.

Она уже стояла в дверях.

– Не приходи больше, – сказал он. – И ни о чем не сокрушайся. Ты не пропадешь.

– Хорошо. Спокойной ночи, Равик.

– Спокойной ночи, Жоан.

Он включил свет. «Ты должен быть таким». Он слегка вздрогнул. Все они сотворены из глины и золота, подумал он. Из лжи и потрясений. Из жульничества и бесстыдной правды. Он подсел к окну. Снизу по-прежнему доносился тихий, монотонный плач. Женщина, обманувшая своего мужа и оплакивающая его смерть. А может, она поступает так только потому, что этого требует ее религия. Равик удивился, что не чувствует себя еще более несчастным.

XXIII

– Вот я и вернулась, Равик, – сказала Кэт Хэгстрем.

Сильно похудевшая, она сидела в своем номере в отеле «Ланкастер». Щеки у нее ввалились, будто мышцы были выскоблены скальпелем изнутри. Черты лица обозначились резче, кожа походила на шелк, который вот-вот порвется.

– Я думал, вы еще во Флоренции… Или в Канне… или уже в Америке, – сказал Равик.

– Я жила все это время во Флоренции. Во Фьезоле. Под конец мне стало невмоготу. Помните, я все уговаривала вас поехать со мной? Книги, камин, тихие вечера, покой. Книги там действительно были, и в камне горел огонь… Но покой!.. Представьте, Равик, даже город Франциска Ассизского и тот стал шумным. Шумным и беспокойным, как и вся Италия. Там, где Франциск выступал с проповедью любви, теперь маршируют колонны молодчиков в фашистской форме, одержимые мани – ей величия, упоенные пустозвонными фразами и ненавистью к другим народам.