Искра жизни

Он медленно встал и поплелся к бараку. Он вдруг почувствовал, что больше не в силах переносить это яркое небо.

Глава двадцать первая

Нойбауер с минуту ошалело смотрел на письмо. Затем еще раз прочел последний абзац. «Поэтому я ухожу. Если тебе самому хочется совать голову в петлю, это твое дело. Я же хочу быть свободной. Фрейю я беру с собой. Надумаешь — приезжай. Сельма». И адрес какой-то баварской деревни.

Нойбауер огляделся вокруг. Он ничего не понимал. Этого просто не может быть. Она наверняка вот-вот вернется. Бросить его сейчас одного — это невозможно!

Он тяжело опустился во французское кресло. Кресло затрещало под ним. Он встал, пнул его сапогом и сел на диван. Проклятая мишура! И зачем им понадобилась эта рухлядь, когда можно было купить порядочную, немецкую мебель, как у других людей? Все из-за нее. Это она вычитала где-то, что все это ценные и изящные вещи. А какое дело до всего этого ему? Ему, грубому солдату, верному слуге фюрера? Он поднял было сапог для второго пинка, но потом передумал. Зачем? Может, еще удастся продать это барахло. Хотя кого интересует искусство, когда говорят пушки?

Он встал и прошелся по квартире. В спальне он распахнул дверцы шкафа. До этого у него еще была надежда, но когда он увидел полупустые ящики, эта надежда окончательно рухнула. Сельма захватила с собой меха и все самое ценное. Он отшвырнул в сторону белье — шкатулки с драгоценностями не было. Медленно закрыв шкаф, он подошел к туалетному столику, постоял несколько минут, машинально открывая один за другим миниатюрные флаконы из богемского хрусталя и нюхая духи, совершенно не замечая запаха. Это были его подарки времен славных побед чехословацкой кампании. Она не взяла их с собой. Слишком хрупкие вещи.

Он вдруг стремительно направился к одному из стенных шкафов, рванул на себя дверцы и пошарил рукой в поисках ключа. Но ключ не понадобился — потайной ящик был открыт и пуст. Она забрала с собой все ценные бумаги. И даже его золотой портсигар со свастикой из бриллиантов, подарок промышленников, — когда он еще был на технической службе. Надо было оставаться там и спокойно доить этих друзей. Затея с лагерем в конце концов оказалась ошибкой. Правда, первое время лагерь неплохо послужил ему, в качестве средства давления. Зато теперь с ним хлопот не оберешься. Хотя он, что ни говори, был одним из самых гуманных комендантов, это всем известно. Меллерн — не Дахау, не Ораниенбург, не Бухенвальд, не говоря уже о лагерях смерти.

Он вдруг прислушался. Одно из окон было открыто, и муслиновая занавеска плясала на ветру, словно привидение. Этот проклятый гул на горизонте! Как он действует на нервы! Он закрыл окно, но за него зацепилась занавеска. Он опять открыл его и потянул занавеску на себя. Она затрещала. Выругавшись, он в сердцах захлопнул окно и отправился на кухню. Горничная сидела за столом. Увидев Нойбауера, она вскочила. Он проворчал что-то неразборчивое, не глядя в ее сторону. Она, конечно, знала обо всем, стерва! Он достал из холодильника пиво, прихватил еще початую бутылку можжевеловой водки и пошел обратно в гостиную. Вспомнив, что забыл стакан и рюмку для водки, он вернулся. Горничная, стоя у окна, прислушивалась к далекой канонаде. Она испуганно оглянулась, когда он вошел, как будто ее застали за каким-то запретным занятием.

— Приготовить вам что-нибудь поесть?

— Не надо. — Он сердито протопал к двери.

Водка была крепкой и пряной. Пиво в меру холодным. «Удрать!.. — думал он. — Как евреи. Хуже! Евреи не удирали. Они держались все вместе. Я сам не раз видел. Облапошила! Бросила на произвол судьбы! Вот она, благодарность! Я мог бы получить от жизни больше, если бы не был таким верным супругом. Хотя насчет верности… Это, конечно, не совсем точно сказано. А впрочем, если подумать, сколько я всего упустил, то получается — еще какой верный! Каких-нибудь несчастных пару раз! Вдову можно не считать. А вот та рыжеволосая, которая хотела вытащить из лагеря своего мужа, три или четыре года назад, — чего только она не выделывала от страха! Она, конечно, не знала, бедняга, что мужа уже давно нет в живых. Веселый получился вечерок. Потом, правда, когда ей выдали пепел мужа, в коробке из-под сигар, она вела себя, как дура. Сама виновата, что попала за колючую проволоку. Оберштурмбаннфюрер СС не может позволить безнаказанно плевать себе в лицо».

Он налил себе еще одну изрядную порцию водки. С чего это он вдруг вспомнил об этом? Ах да, из-за Сельмы. Чего он только не мог бы иметь! Да, упустил он немало. Другие чего только не вытворяли! Взять хотя бы этого косолапого Бендинга из гестапо — каждый день новая!