Черный обелиск

Возникает короткая борьба великодуший; затем я соглашаюсь взять деньги, на тот случай, если в первый же месяц слечу со своего нового места.

— А ты знаешь, что тебе придется делать в Берлине?

Я киваю:

— Сообщать о пожарах; описывать кражи; рецензировать брошюрки; приносить пиво редакторам; чинить карандаши; держать корректуры — и стараться выдвинуться.

Кто-то распахивает дверь ногой. Словно привидение, стоит в ее прямоугольнике фельдфебель Кнопф.

— Я требую восемь биллионов, — хрипит он.

— Господин Кнопф, — отвечаю я. — Вы видели долгий сон и не вполне очнулись. Инфляция кончилась. Две недели назад вы еще смогли бы получить восемь миллионов за памятник, который приобрели за восемь миллиардов. Но сегодня их стоимость — восемь марок.

— Негодяи! Вы это нарочно подстроили!

— Что именно?

— Да насчет инфляции! Чтобы меня ограбить! Но я не продам его! Я дождусь следующей!

— Чего именно?

— Следующей инфляции.

— Ладно, — говорит Георг. — Выпьем за это.

Кнопф хватает бутылку.

— Держим пари? — спрашивает он.

— Какое?

— Что я по вкусу узнаю, откуда эта бутылка.

Он вытаскивает пробку и нюхает.

— Не отгадаете, это исключено, — заявляю я. — Когда водка из бочонка — может быть; известно, что вы лучший знаток во всей округе, но не когда водка бутылочная.

— А на сколько мы будем держать пари? На стоимость памятника?

— Мы внезапно обеднели, — отвечает Георг. — Но тремя марками рискнуть готовы. Это и в ваших интересах.

— Хорошо. Дайте мне стакан. Кнопф нюхает и пробует. Потом требует, чтобы ему налили второй полный стакан, третий.

— Бросьте, — говорю я. — Отгадать невозможно. И можете не платить.

— Эта водка из гастрономического магазина Брокмана на Мариенштрассе, — заявляет Кнопф.

Мы с изумлением глядим на него. Он угадал.

— Выкладывайте денежки! — хрипит он.

Георг отдает ему три марки, и Кнопф исчезает.

— Как ему удалось узнать? — удивляюсь я. — Или этот старый пьянчужка — ясновидящий?

Вдруг Георг начинает хохотать.

— Он же надул нас!

— Каким образом?

— Георг поднимает бутылку. На дне наклеена снаружи крошечная этикетка: И. Брокман, гастрономия, Мариенштрассе, 18.

— Вот жулик! — говорит Георг одобрительно. — И какое еще у него зрение!

— Что зрение! — отвечаю я. — А вот послезавтра ночью, когда он будет возвращаться домой и обелиска не окажется на обычном месте, он во всем усомнится. Его привычный мир рухнет.

— А твой разве рушится? — спрашивает Георг.

— Ежедневно, — отвечаю. — Как же иначе жить?

x x x

За два часа до отъезда мы слышим топанье, голоса, пенье. И тут же на улице вокальный квартет затягивает:

• О святая ночь, пролей
• Мир небесный в душу мне…

Мы подходим к окну. Внизу стоит Бодо Леддерхозе со своим певческим союзом.

— Что это значит? — спрашиваю я. — Ну-ка, Георг, зажги свет!

В матовом луче, падающем из окна на улицу, мы видим Бодо.

— Это в твою честь, — говорит Георг. — Прощальная серенада в исполнении союза. Не забудь, что ты тоже его член.

• Пилигриму дай покой
• И страдания исцели… —

мощно продолжают певцы. Кое-где открываются окна.

— Тише! Замолчите! — кричит старуха Конерсман. — Ведь двенадцать часов, слышите, вы, пьяный сброд?

• Вспыхнули ясные звезды
• В неба ночной синеве.

В окне стоит Лиза и кланяется. Она вообразила, что серенада предназначена ей. Вскоре появляется и полиция.

— Разойтись! — рявкает басовитый голос. С прекращением инфляции изменились и нравы полиции. Она стала цепкой и энергичной. Воскрес старый прусский дух. Каждый штатский — это вечный рекрут.

— Нарушение тишины и порядка в ночное время! — рычит антимузыкальный носитель полицейского мундира.

— Арестуйте их! — вопит вдова Конерсман.

Певческий союз Бодо состоит из двадцати здоровенных малых. Против них — двое полицейских.

— Бодо! — зову я с тревогой. — Не трогайте их! Не защищайтесь! Иначе вас засадят в тюрьму на годы!

Бодо делает успокаивающий жест и поет, широко раскрывая рот:

• Как бы я хотел с тобою
• Вознестись на небеса!

— Замолчите! Мы спать хотим! — вопит вдова Конерсман.