Я смотрю на нее. Передо мной сидит, вероятно, как раз воплощение того, что Георг называет земной любовью, думаю я, — ясная, крепкая, молодая и без всяких фраз. Я послал ей цветы, она явилась, и баста. А к цветам отнеслась, как должен отнестись разумный человек. Вместо того чтобы разыгрывать длинную комедию, Герда взяла и пришла. Она выразила этим свое согласие, и обсуждать уже, собственно, нечего.
— Что ты делаешь сегодня после обеда? — спрашивает Герда.
— Я работаю до пяти. Потом репетирую одного идиота.
— По какому предмету? По идиотизму?
Я усмехаюсь. В сущности — да.
— В шесть ты кончишь. Приходи потом в Альтштедтергоф. У меня там тренировка.
— Хорошо, — тут же соглашаюсь я, не задумываясь.
— Значит, пока…
Она подставляет мне щеку. Я поражен. Посылая ей цветы, я вовсе не ждал таких результатов. А, собственно, почему бы и нет? Вероятно, Георг прав. Страдания любви нельзя победить философией — можно только с помощью другой женщины.
Я осторожно целую Герду в щеку.
— Дурачок! — говорит она и со вкусом целует меня в губы. — У странствующих артистов нет времени заниматься пустяками. Через две недели я еду дальше. Значит, до вечера.
Она выходит: ноги у нее сильные, крепкие, плечи тоже сильные. На голове — красный берет. Она, видимо, любит яркие расцветки. Выйдя из дома, Герда останавливается возле обелиска и смотрит на нашу Голгофу.
— Вот наш склад, — говорю я.
Она кивает:
— Дает что-нибудь?
— Так себе… По теперешним временам…
— И ты тут служишь?
— Да. Смешно, правда?
— Ничего смешного нет. А что тогда сказать про меня, когда я в «Красной мельнице» просовываю голову между ног? Ты думаешь, Бог хотел именно этого, когда создавал меня? Значит, в шесть.
Из сада выходит старая фрау Кроль с кувшином в руках.
— Вот хорошая девушка, — говорит старуха и смотрит Герде вслед. — Кто она?
— Акробатка.
— Так, акробатка, — говорит она удивленно. — Акробаты по большей части порядочные люди. А она не певица, нет?
— Нет. Настоящая акробатка. Со всякими сальто, хождением на руках и вывертываниями тела, как человек-змея.
— Вы, видно, знаете ее довольно хорошо. Она хотела что-нибудь купить?
— Пока еще нет.
Старуха смеется. Стекла ее очков поблескивают.
— Милый Людвиг, — говорит она. — Вы не поверите, какой глупой вам покажется ваша теперешняя жизнь, когда вам будет семьдесят.
— В этом я отнюдь не уверен, — заявляю я. — Она мне и теперь уже кажется довольно глупой. А как вы, между прочим, относитесь к любви?
— К чему?
— К любви. К любви небесной и земной.
Фрау Кроль от души смеется.
— Об этом я давным-давно забыла, и слава Богу!
x x x
Я стою в книжном магазине Артура Бауера. Сегодня день расчета за репетирование его сына. Артур-младший воспользовался случаем и положил мне на стул в качестве приветствия несколько кнопок. За это я с удовольствием ткнул бы его бараньим лицом в аквариум с золотыми рыбками, украшающий их плюшевую гостиную, но надо было сдержаться, иначе Артур-старший не расплатился бы со мной, и Артур-младший отлично это знает.
— Значит, йоги, — бодро заявляет Артур-старший и пододвигает ко мне стопку книг — Я тут отобрал вам все, что у нас есть. Йоги, буддизм, аскетизм, созерцание пупка… вы что, намерены стать факиром?
Я неодобрительно разглядываю его. Он низенький, с острой бородкой и юркими глазками. Еще один стрелок, думаю я, который целится сегодня в мое подбитое сердце! Но с тобою, пересмешник, и твоей дешевой иронией я уж справлюсь, ты не Георг! И я решительно спрашиваю:
— Скажите, господин Бауер, в чем смысл жизни?
Артур смотрит на меня с напряженным ожиданием, точно пудель.
— Ну и?
— Что — ну и?
— В чем же соль? Это ведь острота — или нет?
— Нет, — холодно отвечаю я. — Это анкета — ради блага моей юной души. Я задаю этот вопрос многим людям, особенно тем, кому надлежало бы иметь и ответ на него.
Артур перебирает пальцами бороду, точно струны арфы.
— Но, конечно, вы задаете такой вопрос не всерьез? Сейчас, в понедельник, после обеда, когда самая торговля, он особенно нелеп! И вы хотите еще получить на него ответ?
— Да, — заявляю я, — но только признайтесь сейчас же! Вы тоже не знаете! Даже вы, несмотря на все ваши книги!