73  

Глава двадцать вторая

Чтобы заслужить прощение, Монтальбано решился быть любящим и терпеливым, улыбаться и повиноваться. И в том преуспел, так что к Ливии вернулось хорошее настроение. Моция ее околдовала, поразила ее дорога чуть ниже уровня воды, которая соединяла остров с противоположным берегом, восхитил мозаичный пол одной из вилл, выложенный речными камешками-голышами, белыми и черными.

– Это – «tophet», – сказал экскурсовод, – место, где отправлялись культы финикийцев. Построек здесь не было, обряды совершались под открытым небом.

– Обычные жертвоприношения богам? – спросила Ливия.

– Богу, – поправил экскурсовод, – богу Ваалу Хаммону. Ему приносили в жертву первенцев, их удушали, сжигали, останки ссыпали в сосуд, который втыкали в землю и рядом ставили столб с надписью. Здесь их было найдено больше семисот.

– О, господи! – воскликнула Ливия.

– Синьора дорогая, в этих местах деткам вообще не везло. Когда полководец, посланный Дионисием, тираном Сиракузским, завоевал остров, жители Моции, прежде чем сдаться, прирезали своих детей. Одним словом, как ни крути, а уж такая планида, чтоб ребятишкам на Моции приходилось несладко. [30]

– Сейчас же уезжаем отсюда, – сказала Ливия. – И не говорите мне больше об этих людях.

Решили поехать на Пантеллерию [31] и оставались там шесть дней, наконец-то без разборок и ссор. Было так хорошо, что однажды ночью Ливия спросила:

– Почему нам не пожениться?

– И правда, почему?

Они мудро рассудили подумать об этом обстоятельно, потому что в проигрыше оказывалась Ливия, которой пришлось бы оставить свой дом в Боккадассе и приноровиться к новым ритмам жизни.

Как только самолет оторвался от земли, унося Ливию, Монтальбано бросился к автомату, позвонил в Монтелузу своему приятелю Дзито, спросил у него фамилию, получил в ответ номер телефона в Палермо, который тут же и набрал.

– Профессор Риккардо Ловеккьо?

– Да, это я.

– Николо Дзито, наш общий друг, посоветовал мне обратиться к вам.

– Как поживает рыжий негодник? [32] Давно уже я его не слышал.

Громкоговоритель, который приглашал пассажиров, летящих в Рим, проследовать на посадку, подсказал комиссару мысль, как ухитриться быть принятым немедленно.

– Николо поживает хорошо и передает вам привет. Послушайте, профессор, меня зовут Монтальбано, я нахожусь сейчас в аэропорту Пунта Раизи и у меня в запасе примерно часа четыре до пересадки. Мне необходимо с вами поговорить. – Громкоговоритель повторил приглашение, будто стакнувшись с комиссаром, которому нужны были ответы на его вопросы, и прямо сейчас.

– Послушайте, вы и есть комиссар Монтальбано из Вигаты, тот, который нашел тела убитых в пещере? Да? Подумать только, какое совпадение! Знаете, а я как раз собирался разыскать вас. Приходите ко мне домой, я вас жду, запишите адрес.

– Я вот, например, спал четверо суток подряд, без еды и питья. Мне помогали штук двадцать косяков, пять половых актов и удар по голове, полученный от полиции. Это был шестьдесят восьмой год. Моя мать забеспокоилась, хотела звать врача, думала, я в коме.

У профессора Ловеккьо был вид банковского служащего, выглядел он моложе своих сорока пяти лет, еле приметная искорка безумия сверкала в его глазах. Профессор налегал на неразбавленное виски в одиннадцать часов утра.

– Что до моего спанья, так в нем не было ничего сверхъестественного, – продолжил Ловеккьо, – чтобы дотянуть до чуда, нужно прокемарить по крайней мере лет двадцать с хвостиком. В том же Коране, во второй суре, кажется, написано, что некий человек, в котором комментаторы усматривают Ездру, спал сто лет. Пророк Салих, тот провел во сне двадцать лет и тоже в пещере, а это такое местечко, где, согласитесь, особо не разоспишься. Евреи им не уступают и гордятся неким Гамеагелем из Иерусалимского Талмуда, что, опять же в пещере, проспал семьдесят лет. А греки? Нельзя же забывать о греках! Эпименид задремал в пещере, а проснулся спустя пятьдесят лет. Одним словом, в те времена достаточно было пещеры и какого-нибудь лентяя, чтоб свершилось чудо. Молодые люди, которых вы обнаружили, они сколько проспали?

– С сорок третьего по девяносто четвертый, пятьдесят лет.

– Ровно столько, чтобы пришла пора их будить. Вашим рассуждениям не помешает, если я вам скажу, что в арабском языке один и тот же глагол означает как «уснуть», так и «умереть»? И что опять-таки один и тот же глагол употребляется для «проснуться» и «воскреснуть»?

  73  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×