В ожидании счастья

Принимая клятвы верности от моих кладовщиков, искусных поваров, дворецких, поставщиков вин, я едва сдерживала смех и зевоту, поскольку все это выглядело абсурдно. Мне не приходила в голову мысль, что такое мое отношение вызовет возмущение. Я совсем не знала французов. Я обидела многих прежде, чем поняла свои ошибки, совершенные в те далекие дни, а когда я их осознала, многое уже нельзя было исправить. То, что являлось очевидным для более умного человека, для меня было непонятным; сюда же можно отнести и вопросы этикета, который, как я видела, в высших сферах соблюдается неукоснительно и который так же решительно проводится в жизнь и в более низких слоях населения. Мое легкомысленное, несерьезное отношение к французским обычаям рассматривалось с тем же недоумением, которое мадам Ноай выражала в беседах со мной.

А мне просто хотелось, чтобы эта процедура поскорее окончилась и уступила место свадебному торжеству, на котором должен был присутствовать король, от которого, зная уже о его щедрости, я ждала многого. И не была разочарована. Король подарил мне туалетный набор, украшенный голубой эмалью, игольницу, шкатулку и веер. Все предметы были усыпаны бриллиантами. Как я любила эти холодные камни, которые могли неожиданно загораться красным, зеленым и голубым огнем!

Взяв в руки игольницу, я сказала:

— Моя первая задача заключается в том, чтобы что-то сделать для короля. Я вышью для него жилет.

Мадам де Ноай напомнила мне, что я должна спросить разрешения Его Величества. Рассмеявшись в ответ, я сказала, что это будет сюрприз. Потом добавила, что мне потребовались бы годы для завершения такой работы, поэтому, может быть, лучше сказать ему, что я делаю, а может, не говорить ничего, чтобы он не знал о моей благодарности и о моих планах использования его подарка.

Это вызвало ее раздражение. Бедная старая мадам де Ноай! Я уже окрестила ее Мадам Этикет, и когда упомянула об этом в разговоре с одной из своих служанок, та громко расхохоталась. Это доставило мне удовольствие, и я решила, что буду при первом же случае смеяться над этикетом, поскольку для меня это был единственный путь переносить условности.

Король также вручил мне другие красиво сделанные вещицы. Когда я с восхищением рассматривала их, послышалось громыхание грозы. Только что безоблачное небо заволокло тучами, и в моей памяти сразу же всплыли бедные люди у дороги из Парижа в Версаль, которые пришли полюбоваться свадебными торжествами и праздничными фейерверками; теперь по причине дождя все будет испорчено.

Во время грозы мне удалось немного приоткрыть завесу над одной из странностей тетушек. Вернувшись в свои апартаменты, я увидела мадам Софи, оживленно беседовавшую с моей служанкой в самом дружественном тоне. Это выглядело странно, поскольку, когда меня представляли ей, она едва промолвила что-то в ответ, и вообще от нее слова было не дождаться, а некоторые ее слуги даже никогда не слышали, чтобы она разговаривала. И тем не менее, именно она доверительно беседовала с бедной женщиной, которая выглядела очень смущенной и не знала, как ей себя вести. Когда я вошла, мадам Софи держала служанку за руки и нежно их сжимала. Увидев меня, она спросила, как я себя чувствую, не устала ли я, собирается страшная гроза, а она ненавидит их… Слова беспорядочно срывались с ее уст. Как раз в этот момент раздался страшный удар грома, от которого, казалось, пошатнулся дворец, и Софи бросилась в объятия женщины, с которой оживленно беседовала. Это была очень необычная сцена.

Позднее мадам Кампан рассказала мне, что мадам Софи боится грозы и ведет себя до смешного трусовато, заговаривает с каждым, даже с людьми самого низшего сословия, хватает их за руки и в страхе прижимается к ним, когда ее ужас достигает предела. Мне предстояло еще очень многое узнать о своих тетушках, но чаще всего информация доходила до меня слишком поздно.

По окончании грозы Софи повела себя, как прежде, — ни с кем не разговаривая и молча торопливо проходя по комнатам дворца. Мадам Кампан, которой тетушка Виктория поверяла свои тайны в течение многих лет, рассказала мне, что Виктория и Софи впервые испытали ужас в аббатстве Фонтевр, куда их в детстве посылали для получения образования, и что это сделало их очень нервными. Они сохранили нервозность, даже став взрослыми. Для покаяния их закрывали в склепы, где хоронили монахов, и заставляли молиться. А один раз послали в церковь молиться за одного из садовников, который сошел с ума и бредил. Его домик был рядом с церковью, и пока они находились там одни и молились, до них доносились леденящие кровь вопли.