Дорога на Компьен

— Просите же его! — вскричала маркиза и, увидев, что этот посланец не «он», а «она», — монахиня из монастыря Успения, побледнела от страха.

— Александрина... — прошептала маркиза.

— Мадам, ваша дочь тяжело заболела, мы полагаем, вам следует не медля ехать к ней.

***

Маркиза стояла у постели десятилетней дочери. Она не плакала — слезы не могли вернуть ее дитя к жизни.

Александрина, единственное ее дитя, средоточие всех ее надежд... У нее больше никогда не будет детей, судя по всему, Кенэ был прав. Мать настоятельница стояла рядом.

— Мадам маркиза, — обратилась она, — я понимаю, это страшный удар. Позвольте мне увести вас отсюда, вам нужно отдохнуть.

— Нет, оставьте меня с ней. Одну.

Когда мать настоятельница и монахиня вышли, маркиза взяла на руки маленькое тельце.

Еще вчера ее дочь была совершенно здорова. А сегодня она мертва. Но почему, почему?! Такого страшного удара жизнь маркизе еще не наносила. У, казалось бы, совершенно здоровенького ребенка вдруг начались конвульсии, и через несколько часов она скончалась!

— Почему, за что должна я так страдать? — вопрошала маркиза.

Парижане, конечно же, скажут, что это — наказание за ее грехи. Ради короля она оставила отца своей дочери. Поэтому ли она потеряла и сына, и дочь? Может быть, парижане будут правы, когда скажут— а что они скажут так, она не сомневалась, — что это наказание грешнице?

— Нет, — шептала маркиза, прижавшись губами к холодному лобику дочери, — это судьба. Это было предопределено мне от рождения. Александрина, любимая, это случилось бы все равно, даже если бы мы жили с твоим отцом в отеле де Жевре, даже если бы я никогда не видела Версаля.

Она сидела у кровати, сжимая в объятиях тело дочери, и думала о том будущем, которое она ей уготовила, и которому не суждено было сбыться.

Больше никогда она не будет строить планов насчет маленькой Александрины, больше никогда она не будет думать о том, что девочке повезло — ведь она родилась не красавицей, больше никогда она не будет размышлять о покое, который сулило бы будущее ее дочери, и которым она сама была обойдена. Потому что будущего у маленькой Александрины нет.

***

Оплакивать дочь маркиза отправилась в Беллевью, сопровождала ее только верная мадам дю Оссэ. Похороны были пышными. Это было необходимо, иначе подумали бы, что маркиза теряет власть. А она, хоть и пребывала в глубоком горе, все же не забывала о собственном будущем. Следовательно, церемония прощания с дочерью всемогущей маркизы была такой, какой и должна была быть. Теперь Александрина покоилась в церкви Капуцинов на Вандомской площади. Луи приехал к ней в Беллевью.

Она была глубоко тронута — уж она-то знала, как он боялся мыслей о смерти и как старался избегать всяческих осложнений.

— Дорогой, дорогой мой друг, — обнял он ее, — я приехал, чтобы разделить вашу скорбь.

В глазах у нее стояли слезы.

— Значит, вы действительно мой друг, — сказала она.

— А разве вы в этом сомневались?

— Я и не смела надеяться, что вы приедете поведать меня в такой тяжелый час.

Луи самолично вытер ей слезы.

— Пойдемте, прогуляемся по саду. Мне хочется посмотреть на цветы, — предложил он.

Она шла рядом и заставляла себя не думать о маленьком тельце, лежащем в сырой земле. Луи приехал, он пожелал ее утешить, но ему было бы неприятно заниматься этим слишком долго.

— Мы в Версале скучаем по вас, — сказал он. — Возвращайтесь поскорее.

Это был приказ. И ей следовало ехать — если она не будет по-прежнему сражаться за свое место, она его потеряет. И через две недели она вернулась в Версаль.

***

Маркиза отчаянно старалась забыть о своем горе. Еще отчетливее, чем прежде, видела она теперь, в какую бездну может ввергнуть страну конфликт между ультрамонтанцами и янсенитами. Она слышала раскаты революционного грома, и хотя вряд ли этот гром мог потрясти солидный версальский фундамент, неприятностями он грозил изрядными.

Она сама была самой нелюбимой в королевстве женщиной и мечтала заслужить уважение народа мудрыми советами, которые она могла бы дать королю.

Дофин и его партия были за ультрамонтанцев, парламент — за янсенитов, король никак не мог принять какую-то определенную сторону: он был твердо убежден, что Франция не должна превращаться в придаток Ватикана, но и игрушкой в руках парламента он тоже становиться не желал.