Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2

Но она была не такой и он при первой же возможности уезжает в Лондон, где становится тем, кем обязан был стать.

Что и говорить, он был довольно-таки любвеобилен, но через весь лондонский период его жизни прошла церемониальным маршем все же лишь одна женщина.

Мэри Фиттон, в биографиях Шекспира более известная как «смуглая леди».

Она в семнадцатилетнем возрасте стала фрейлиной королевы Елизаветы, а в девятнадцатилетнем познакомилась с поэтом и актером Шекспиром, который каким-то образом оказался на многолюдном придворном празднестве.

Она была очень смугла, при огромных черных глазах и волосах цвета воронова крыла. Должно быть, она была фантастически чувственна, если Шекспир, будучи весьма невысокого мнения о ее нравственных качествах, пребывал во власти ее тела безрассудно и покорно, как раб.

Но она, «смуглая леди», была при этом и обольстительна, и умна, и кокетлива, и лжива, и нежна, что предоставило в распоряжение Шекспира богатейший материал для создания ярких женских образов, таких как Беатриче или Розалинда.

Одно время Мэри Фиттон была любовницей графа Пэмброка и даже родила от него ребенка, мертвого, правда, но все же свидетельствующего о неслучайности этой связи и о значении, которое Мэри ей придавала (в ту пору вытравить плод было очень несложно, и фрейлины прибегали к этой операции довольно часто).

А с Шекспиром она была дерзка, капризна, временами деспотична, и тем самым все больше и больше привязывала его к себе. Он страдал от ее неверности, но это страдание было весьма благотворным, стимулируя создание новых и новых шедевров.

Он сравнивает ее с заливом, где может бросить якорь каждый желающий, и в то же время завидует клавишам, по которым бегают тонкие аристократические пальцы его неверной, но несравненной возлюбленной, которая обратила его в сладкое рабство, которая тиранит его, помыкает им и держит в постоянном страхе когда-нибудь лишиться ее чарующего гнета…

Не знаю, насколько это соответствует действительности (как, собственно, и все прочее в Истории), но существуют сведения о том, что у Шекспира была гомосексуальная связь с графом Пэмброком-младшим. Возможно, это была даже не связь, а своеобразная месть Пэмброку-старшему за его снисходительно-потребительское отношение к Мэри. Активный содомит зачастую не считается гомосексуалистом, так что этот эксцесс не влияет на характеристику сексуальной ориентации Шекспира, но какова Мэри: проведав об этом, она воспылала ревностью и, можно сказать, на глазах у Шекспира соблазнила юного Пэмброка!

Этой женщиной нельзя не восхищаться, как нельзя не оценить ее вклад в развитие мировой литературы. Вклад, конечно, весьма своеобразный, но зато какой весомый!

А величайшее чудо культуры Ренессанса — Человек, личность, индивидуальность. Не масса, не группа, не коллектив, а один человек, такой, каким он приходит в этот мир и каким он уходит из него, и это чрезвычайно важно, потому что проблема приоритетности личности — коренная, пожалуй, проблема Истории, потому что те, которые не являются личностями, яростно борются за свое право не только сбиваться в безликий монолит, но и навязывать свои ценности личностям, которые вне коллектива автоматически переходят в ранг существ низшего сорта. Заветная мечта серости, мечта, которая временами воплощается в действительность и озаряет мрачную округу обманчивым светом мятежей и революций, который неизменно гаснет при восходе Солнца.

И снова начинается эпоха Возрождения.

Нимфы Ренессанса

Эпоха Ренессанса отличалась от других целым рядом характерных признаков, в числе которых не последним было сильнейшее эротическое напряжение, которое витало в воздухе и было всепроникающим, всеобъемлющим и всепоражающим. Естественно, это напряжение нуждалось в разрядке и находило ее, не беря во внимание ни такое понятие как «грех», ни такое понятие как «святость домашнего очага», ни все иные понятия, призванные сдерживать природные влечения.

Проституция всегда служила клапаном, предохраняющем от взрыва перегретый котел, так что в эпоху Ренессанса она срабатывала столь же безотказно и четко, как и во все иные эпохи, но при всем этом она еще и обрела статус, которого ранее не имела: она была узаконена как социальный институт, перед которым поставлена благородная цель защиты «брака, семьи и девичьей чести».

Этот статус, естественно, стимулировал бурный рост числа борделей. Любой захолустный городок имел в ту эпоху свой так называемый «женский дом». В городах побольше уже наблюдались целые улицы, заселенные «жрицами любви», а в крупных городах — большие кварталы.