Власть без славы

В алом одеянии я шла под балдахином, который по традиции несли губернаторы пяти главных портовых городов. Я знала, что сразу же за мной шла Елизавета. Ее присутствие казалось мне символичным, и я была рада, что рядом с ней была по-прежнему Анна Клевская.

Церемонию должен был бы совершить архиепископ Кентерберийский, но это был Томас Кранмер, находившийся в это время в Тауэре. Он был замешан в заговоре с целью возвести на престол Джейн Грей, хотя он и пытался убедить Эдуарда не изменять порядка наследования. Но Эдуард сам попросил его подписать завещание, и затем, с оттенком угрозы, мой брат добавил, что надеется, что тот не окажется более непокорным, чем остальные придворные. Я могла представить себе положение Кранмера. Он не соглашался, чтобы король изменил порядок наследования, но в то же время он был стойким приверженцем новой веры и знал, что когда я стану королевой, то сочту своим долгом вернуть страну в лоно римской церкви. Он был привержен протестантизму, и поэтому, когда народ ясно показал, что желает видеть меня своей королевой, его отправили в Тауэр, где он и дожидался решения своей судьбы.

Поэтому он не мог совершить церемонию, и его место занял мой добрый друг Стивен Гардинер, епископ Уинчестерский, в сопровождении еще десяти епископов. Они представляли собой внушительное зрелище – в золоченых одеяниях, со своими крестами и в золотых митрах.

Меня подвели к трону св. Эдуарда, и, когда я села, Гардинер объявил: «Вот Мария, законная и неоспоримая наследница, по законам Божеским и человеческим, короны и королевств Англии, Франции и Ирландии.

Приемлете ли вы ее посвящение, помазание и коронацию?»

Как волнующе прозвучал ответ: «Да! Да! Боже, храни королеву Марию!»

Затем меня подвели к трону у алтаря, где я принесла коронационную клятву.

Совершилась церемония помазания, и потом меня облачили в пурпурный бархат, отороченный горностаем, в руки вложили меч, а затем герцог Норфолкский принес три короны – корону св. Эдуарда, корону английских королей и еще одну, сделанную специально для меня. Каждую по очереди под звуки труб возлагали на мою голову.

Это была замечательная минута, когда я сидела со скипетром в правой руке и державой в левой и принимала присягу высших лиц в государстве, каждый из которых обещался жить и умереть за меня.

По всему аббатству разнеслись возгласы: «Боже, храни королеву Марию!»

Я была действительно их королева.

ВОССТАНИЕ

– Знаю, знаю. Но не идите так быстро. Не надо. Ощупывайте дорогу, прежде чем сделать шаг. Не меняйте все сразу.

– Но я хочу, чтобы в церквах служили Мессу.

– Это… конечно. Но не спешите с Римом… еще не время.

Не он один предупреждал меня. С тем же приходил и французский посол де Ноайль. Ему я не доверяла. Ходили упорные слухи, что этот хитрец и интриган больше шпионил, чем выполнял обязанности посла. Все послы, как известно, занимаются шпионажем, но де Ноайль перешел все допустимые границы. Мне было известно, что моя близость к Испании приводит его в бешенство. Симон Ренар, доверенное лицо императора, был также его послом. И де Ноайль изо всех сил старался нас поссорить, потому что Франция и Испания были извечными врагами. Если бы французы прослышали о моем возможном браке с Филипом испанским, они постарались бы сорвать его любым способом.

В тот момент у де Ноайля с Симоном Ренаром разногласий не наблюдалось. Как Франция, так и Испания хотели, чтобы Англия вернулась под крыло Рима, но они предвидели, что в стране могут возникнуть беспорядки, если это будет сделано без достаточной подготовки. У всех перед глазами был пример королевы Джейн Грей, правившей всего девять дней. Понимая, сколь непрочно мое положение и сколь накалена обстановка в стране, они видели, что Елизавета может этим воспользоваться.

Поэтому меня предупреждали, чтобы я не слишком афишировала свою приверженность Папе.

Одним из тех, кто поддерживал мое стремление поскорей вернуться под эгиду Рима, был Гардинер. Но его поддержка мало что значила – я не забыла, как он в свое время ни словом не возразил против решения отца объявить себя Главой церкви. А теперь он был на стороне нового хозяина. Протестанты, не слишком воодушевленные тем, что Гардинера выпустили из тюрьмы, прозвали его Двуликим Янусом и Перевертышем.

На открытии сессии Парламента именно Гардинер объявил о моем намерении помириться с Римом. Но больше никаких заявлений не последовало – я прислушалась к многочисленным советам и не стала торопиться.