Власть без славы

Маргарет была со мной согласна.

– Сейчас ей больше всего необходим отдых, – сказала она, грустно покачав головой, – а не весь этот ажиотаж.

– Она счастлива, Маргарет, – ответила я, – все ее тревоги позади.

– Могу себе представить! – вздохнула Маргарет. – Но главное для нее – это как следует отдохнуть и подольше не иметь детей.

– Король на этом не успокоится. Он захочет иметь много сыновей, – возразила я.

– Ничего, потерпит. Теперь у него уже есть один.

Король находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Мальчика надо крестить, не откладывая. Его будут звать Эдуардом. Отец не выпускал ребенка из рук, и, к счастью, его вовремя остановили, когда он от избытка чувств чуть не подбросил новорожденного вверх.

Ребенок родился в пятницу, а крестить его было решено в понедельник вечером.

– Слишком рано, – заметила Маргарет, – королева еще очень слаба.

– Но она останется в постели.

– Все равно, слишком много суеты вокруг нее.

– Но мне кажется, ей это будет приятно.

Крещение должно было состояться во дворцовой часовне, и мне была отведена важная роль в этой церемонии. Отец, перестав видеть во мне причину всех своих волнений, так как теперь имелся законный наследник престола, решил, что пришла пора слегка выдвинуть вперед свою старшую дочь – мне было поручено держать младенца над купелью.

Церемония крестин начиналась в комнате Джейн. Она была так слаба, что не могла подняться с постели. Именно это больше всего бесило Маргарет – человеку плохо, неужели нельзя изменить идиотские правила? Эти мужчины понятия не имеют, что такое родить ребенка, ворчала она, жаль, что ни одному из них не пришлось этого испытать, не то бы они по-другому относились к женщинам. Джейн следовало оберегать от лишних нагрузок.

Но Джейн перенесли с кровати и положили в сооружение типа кареты, украшенное гербами, под балдахином из пурпурного бархата, обшитого мехом горностая. Ей было так плохо, что она ни на что не обращала внимания.

Король великодушно позволил Елизавете участвовать в церемонии. Девочку, которая уже легла спать, вытащили из кровати и быстро одели в праздничное платье. Ей предстояло нести чашу с елеем, но поскольку для четырехлетнего ребенка это была непосильная ноша, саму Елизавету нес на руках Эдуард Сеймур, брат королевы.

Она была в полном восторге от происходящего! Время приближалось к полуночи, но Елизавета и не думала спать – она смотрела во все глаза, радуясь, что была участницей такого замечательного праздника.

В часовне я увидела ее деда – Томаса Болейна, графа Уилтширского, со свечой в руке и полотенцем на шее. Я не могла смотреть на него без отвращения – как он мог участвовать в церемонии, которая стала возможной в результате убийства его родной дочери?! Значит, для него собственная голова была дороже всего?!

Томас Болейн воскресил в моей душе тревожные мысли о жестокости времени, в котором нам суждено было жить. Мне, благодаря моей близости к трону, угрожала, быть может, еще большая опасность, чем остальным.

Ребенка несла на руках маркиза Эксетерская, и четыре самых знатных вельможи держали над ними балдахин. Они прошли в дальний угол часовни, где состоялся обряд крещения.

Послышались слова: «Всемогущий и всеблагой Боже, даруй добрую и долгую жизнь принцу Эдуарду, герцогу Корнуэльскому и графу Честерскому, горячо любимому сыну нашего грозного и милостивого господина, короля Генриха VIII».

Затрубили трубы. Елизавета сжала мою руку, и мы медленно вместе со всей процессией направились обратно в спальню нашей мачехи.

Церемония продолжалась три часа. Было уже за полночь.

Король всем улыбался, не помня себя от счастья. Теперь он был окончательно уверен, что Богу угодно было, чтобы он женился на Джейн. Я поймала себя на мысли об Анне Болейн – мучают ли его угрызения совести. Скорей всего, нет. Он убедил себя, что стал жертвой ее колдовских чар. А теперь вот Бог послал ему сына – значит, он ни в чем не виновен.

* * *

На следующий день Джейн стало совсем плохо – во время крестин она сильно простудилась, и врачей у ее постели заменили святые отцы.

Король собрался ехать в Эшер. Он всегда избегал больных и умирающих. После того злосчастного падения с лошади он очень изменился. Незаживающая язва на ноге приносила невероятные мучения, но при упоминании о ней врачи опускали головы, как будто это был симптом какой-то другой, неизлечимой, болезни.