Красная сирена

– Понятно.

Он прекрасно понял, о чем шла речь. В конце зимы пошли разговоры о том, что некоторые командиры сербских спецподразделений снимали собственные подвиги в оккупированных мусульманских деревнях. В апреле, когда операция закончилась и Витали приказал Хьюго вернуться во Францию, он застукал Бешира и еще нескольких офицеров боснийской разведки за просмотром восьмимиллиметровой кассеты. Они отобрали ее у арестованного четника – младшего офицера федеральной армии. Хьюго видел этого человека в маленькой комнатке, примыкавшей к помещениям командного поста Колонны, – он был в жалком состоянии. Сочувствие испарилось, как только Вешир рассказал ему о кадрах на кассете. Ни он, ни люди из боснийских спецслужб не захотели показать Тревису пленку, они заявили, что до единственного работающего видеомагнитофона тридцать километров езды. Но Хьюго не сомневался: они пытаются уберечь его от новых ужасов.

– Не засирайте мне мозги, мужики! – сказал он им тогда холодно-уязвленным, тоном. – Я вам не паршивый турист…

В конце концов Бешир сдался, удрученно покачав головой:

– Ну, раз ты так настаиваешь… Разведчики дернулись было, но смолчали. Полчаса Хьюго смотрел записанные на кассете сцены кровавого насилия, больше всего напоминавшие плод фантазии дикого безумца. Двухчасовая кассета – так сказал ему Бешир. Деревни до штурма и после. Что-то вроде маленького репортажа о последнем отпуске. С перерывами на насилие, пытки и резню. Трупы, выставленные напоказ, как охотничьи трофеи.

«Самое страшное, – подумал Хьюго, – звук». Он никогда не сможет забыть эти крики, мольбы и стоны. Но главное, что он запомнит навсегда, – смех.

Через тридцать минут, выключив плейер, холодно бросил сквозь зубы:

– Сделайте так, чтобы мы с этим типом никогда не встретились!

Тронувшись с места, Хьюго принял еще один пакетик взбадривающей отравы. Они проехали несколько километров, потом он взглянул на карту, разложенную на пассажирском сиденье. Бадахос, Элвас, Эстремос, Эвора. Около ста тридцати километров. Полтора-два часа – чуть больше или чуть меньше, в зависимости от состояния местных дорог. Почти половина одиннадцатого.

– Ладно, а какую роль играет во всем этом твой отец? – бросил он через плечо.

Труба Майлза Дэвиса пела, выводя причудливые мелодии, изящные, как арабески…

– Никакую. Я просто хочу его найти. Он сумеет мне помочь… хоть я и не знаю как…

Вздох заглушил конец фразы.

– Я хотел спросить, как он познакомился с твоей мамой, как они расстались… Расскажи в нескольких словах.

Нужно включить в игру ее природные склонности. В зеркало заднего вида он послал ей понимающий взгляд.

Алиса задумалась, потом наклонилась вперед, облокотилась на спинку пассажирского сиденья.

– Ладно, познакомились они в Барселоне, потом жили на юге Португалии в большом доме… Я была совсем маленькой… Потом мы переехали в Барселону, потом мама отослала меня в пансион, в Швейцарию, потом я вернулась, но папа и мама уже собирались разводиться. Мама отправила меня в Амстердам, потом сама туда приехала. В последний раз папа виделся со мной…

– Так, вчера ты не захотела мне рассказать, почему не носишь его фамилию, говорила про какой-то суд…

– Да… Когда я вернулась из Швейцарии, папа очень изменился. Как будто заболел… Когда они разводились, мама сказала мне, что он занимался чем-то «плохим» и ей пришлось расстаться с ним… Он делал что-то настолько «плохое», что его могли посадить в тюрьму, и мама объяснила, что решила подвести черту под прошлым, что мы забудем этого человека и что я не буду носить его фамилию.

Потом, после развода, был еще один суд, и я стала не Тревис Кристенсен…

Хьюго лихорадочно соображал.

– Ладно… А откуда у тебя последний адрес и фотография дома, если вы с тех пор не виделись?

Долгая пауза, только шум мотора и виртуозные пассажи Майлза.

Он обернулся и взглянул на нее. Алиса не сразу отвела взгляд, но все-таки отвела.

– Итак?

Черт, он напугал ее.

– Я… я… я не имею права говорить вам…

– Кто тебе запретил?

– Папа.

– Почему?

– Он… Он объяснил, что я не должна никогда говорить об этом.

– О чем – об этом?

– О том, о чем я не имею права вам рассказывать. Ее лицо приняло недовольное выражение, и она вжалась в сиденье.

Черт бы ее побрал!

Тишину нарушали шум работающего мотора и труба.