11  

Хозяйственные планы наши крайне неопределенны и смутны. Я до такой степени беспечен и легкомыслен по части яровых и озимых, что едва ли из меня может выйти что-нибудь путное в хозяйственном отношении. Увы! Мысли мои около овса и клевера, а душа и сердце в пруде с карасями. К тому же — я летирад (слово, прочитанное мною на дверях в коридорчике одной из сибирских почтовых станций), а это беспутная профессия, не терпящая совместительств. Впрочем, поживем, увидим.

Мне грустно и досадно, что Мария Владимировна упорствует в своей болезни. Когда я ex professio[4] читаю длинные романы и повести наших писательниц, и когда Машенька Крестовская сказала мне, что за свой последний роман она получила от Стасюлевича пять тысяч рублей * , и когда я вижу стриженую Назарьеву, то всякий раз вспоминал и вспоминаю про Марию Владимировну, которая писала скупо и, не успевши набить руку, перестала писать. В ее произведениях, даже в незначительных, писанных ради полистной платы, есть то самое нечто, солидное и благородное по духу, что из всех русских писательниц было только у Хвощинской, покойной Тур и ныне забытой Смирновой и чего нет и никогда не будет у Машеньки Кр<естовской> и стриженой Назарьевой, и потому мне искренно жаль, что М<ария> Вл<адимировна> писательство не сделала привычкою.

Ма-Па в Москве, учит девиц в молочной Ржевской * . Удивительное бескорыстие * . Хоть бы за труды свои у m-me Ржевской старый зонтик стянула.

Ну, будем ждать Вас с нетерпением и готовиться к встрече, услаждая себя предвкушением Вашего приезда. Фоминая неделя не за горами * .

Какая холодная, однако, эта весенняя теплота. Сегодня у нас утром было 8 градусов холода.

Привет всем Вашим и всему милому Бабкину, которое в тысячу раз симпатичнее нашего Мелихова. Наши кланяются и шлют миллион пожеланий. Я тоже.

До свидания!

Ваш А. Чехов.

Как бы Вы обязали нас, если бы на свой счет провели телефон из Бабкина в Мелихово.

Странно, скворцы улетели.

Гославскому Е. П., 23 марта 1892 *

1145. Е. П. ГОСЛАВСКОМУ

23 марта 1892 г. Мелихово.


23 март. Ст. Лопасня.

Уважаемый Евгений Петрович, Ваша «Солдатка» очень хорошая вещь. Раньше я читал в «Артисте» Вашего «Богатея» * , и он, признаться, мне не понравился: в этой пьесе Вы совсем не оригинальны, а персонажи Ваши, начиная с давно истасканного кулака и кончая дурочкой, которая была уже тысячу раз трактована, — не представляются интересными. «Солдатка» * же совсем другое дело. Я давно уже не читал таких хороших пьес. Театр я знаю мало, и судить, насколько Ваша пьеса годна или не годна для театра, я не могу, но со стороны литературной она меня совершенно удовлетворила. Ее литературные достоинства до такой степени привлекательны, что я, не задумываясь, причислил ее к разряду наших лучших пьес из народного быта, и вот, как видите, не удержался и пишу Вам. Люди живые, написаны просто и ярко. Хороши все, даже Кирилл, который у Вас немножко приподнят и изыскан благодаря колдовству. Язык великолепен. Чувство меры и такт образцовые.

Простите, я плохой критик; может быть, и хороший, но своих критических мыслей я не умею излагать на бумаге. Поэтому я не могу написать Вам ничего такого, что хотелось бы Вам прочесть как автору.

Если цензура не пускает пьесу * только потому, что в ней фигурируют солдат и солдатка, то можно солдата заменить фабричным или московским извозчиком. Суть пьесы останется та же. Ведь Вы пишете не критику на солдатчину, а живых людей. Дело не в мундире и не в поддевке.

В конце III акта Кирилл у Вас излишне резок. Надо, думаю, чтобы он ласкался, а чтобы Афимья по его тону поняла, в чем дело. Не знаю, быть может, этот резкий переход сделан Вами нарочно ввиду сценических условий, но в жизни и в повести дело не обходится без оттенков. Да и нет надобности рисовать Кириллу злодеем. Парни, которых любят бабы, народ по преимуществу незлой и душевно ленивый, мягкий и нерассудительный, как сами бабы, — в этом их обаятельная сторона. Несчастную и сердцем тоскующую, забитую свекром и жизнью бабу наглостью и фантастичностью не проймешь.

«Мы-ста» и «шашнадцать» сильно портят прекрасный разговорный язык. Насколько я могу судить по Гоголю и Толстому, правильность не отнимает у речи ее народного духа. Эти «мы-ста» и «шашнадцать» производят на меня всегда впечатление mouches volantes[5], которые мешают смотреть на ясное небо. Какое-то излишнее и досадное впечатление.


  11  
×
×