Снеговик

— Она, видать, у какого-нить мужика.

Харри повернулся к нему:

— Почему ты так думаешь?

— Ну так она ж разведенка, ты сам сказал. Одинокая девка — она вить как и мы, одинокие парни, себя ведет. По нашим-то временам.

— То есть?

— Четыре пункта: идешь, рыщешь, выбираешь, кого попроще, и давай.

— Хм. И ты тоже? По четырем пунктам действуешь?

— По первым трем, — ответил Бьёрн Холм, глядя в зеркало и взбивая рыжий кок. — В городе-то, вишь ты, одни скупердяйки.

Раньше Бьёрн Холм пользовался бриолином, но потом решил, что это, пожалуй, слишком радикально. С другой стороны… может, и стоило дойти, так сказать, до конца.

— Черт! — перебил его мысли Харри. — Черт! Черт!

— Эй…

— В ванной недавно мылись. Духи, тушь. Ты прав.

Старший инспектор вытащил мобильный, лихорадочно набрал номер, на том конце ответили немедленно.

— Герда Нельвик? Это Харри Холе. Вы все еще занимаетесь тестами? И что получается?

Бьёрн Холм слушал, как Харри промычал в трубку свое «хм», а потом три раза сказал «точно».

— Спасибо, — закруглился Харри. — И еще. Скажите, кто-нибудь из наших звонил вам уже сегодня с теми же вопросами? Как? Понимаю. Да, позвоните, когда все будет готово.

Харри дал отбой.

— Заводи, — бросил он.

Бьёрн Холм повернул ключ в замке зажигания и спросил:

— Ну и что там случилося?

— Поехали к «Плазе». Катрина Братт уже звонила в Институт судебной медицины и спрашивала о результатах установления отцовства.

— И что, уже готово? — спросил Бьёрн Холм и наддал газу, поворачивая на Скёус-плас.

— Они первым делом делают тесты с точностью девяносто пять процентов, а остальное время уходит на то, чтобы довести степень точности до девяноста девяти.

— Ну и что?

— Девяносто пять процентов, что отцом близняшек Оттерсен и Юнаса Беккера был Арве Стёп.

— Ёксель-моксель!

— Мне кажется, Катрина подумала так же, как ты, и поехала к Арве Стёпу.

Харри звонил в управление, вызывал подмогу, а старенький мотор ревел по улицам Грюнерлёкки. Только когда они проехали станцию скорой помощи у Акера и вынырнули под огни Стургата, печка, наконец, выдала прямо в лицо струю раскаленного воздуха.

Один Наккен из газеты «Верденс ганг» мерз на тротуаре рядом с центром и проклинал мир, человечество и особенно свою работу. Из дверей тянулись последние гости вечеринки «Либерала», а те, кто уходят последними, всегда самые интересные — о них будут кричать заголовки в течение нескольких следующих дней. Но близился дедлайн, и через пять минут ему нужно будет пройти несколько сот метров до Акерсгата, сесть в своем кабинете и написать заявление редактору, что он уже вырос и не желает больше стоять, как какой-нибудь четырнадцатилетка, прижав нос к стеклу и глядя на вечеринку с улицы, надеясь, что выйдет к нему кто-нибудь и расскажет, кто с кем танцевал, кто кого облил шампанским, кто кого склеил. Написать, что он увольняется.

Он поймал, конечно, пару слухов, слишком невероятных, чтобы не быть правдой, но напечатать их они не смогут. Существуют определенные рамки, неписаные правила. Правила, которые журналисты его поколения старались свято блюсти.

Наккен посмотрел вокруг. Выстояли еще несколько журналюг и фотографов. Или просто у них, как и у него, был поздний срок сдачи в печать колонки о знаменитостях.

И тут к нему на огромной скорости подлетел «вольво-амазон», лихо завернул к тротуару и затормозил. С пассажирского места выскочил человек, которого Один Наккен тотчас узнал. Он махнул фотографам, рванул вместе с ними за полицейским. А тот уже был в дверях.

— Харри Холе, — отдуваясь, просипел Наккен, нагнав его. — Что тут делает полиция?

Полицейский перевел на него покрасневшие глаза:

— Иду на вечеринку, Наккен. Где они, черт побери, ее проводят?

— В зале Сони Хени. Но там уже и так, боюсь, слишком много народа.

— Хм. Ты видел Арве Стёпа?

— Стёп рано отправился домой. А можно спросить, что тебе от него нужно?

— Нельзя. Он уехал один?

— Это вопрос спорный.

Старший инспектор резко остановился и повернулся к нему:

— Что ты имеешь в виду?

Один Наккен наклонил голову. Он пока не понимал, что происходит, но тут явно пахло сенсацией.

— Был слушок, что он болтал с какой-то красоткой. Облизывался как кобель. Ничего, короче, что можно напечатать. К сожалению.