Снеговик

А теперь, стало быть, они снова захотели увидеть его на экране.

Женщина объяснила, что тема передачи — терроризм в арабских странах и отношение к этой машине смерти образованных представителей среднего класса.

— Нет, — отрезал Харри.

— Но мы так хотим видеть именно вас, вы такой… такой рок-н-ролльный!

В голосе девушки отчетливо слышалось восхищение, так что он даже засомневался: а вдруг оно настоящее? И тут он ее вспомнил. Она была с ними там, в Доме искусств, в тот вечер. Она была красива и свежа, как родниковая вода, она и говорила, как говорят молодые и как лепечет родниковая вода. Она смотрела на него с аппетитом хищницы, как будто он был экзотическим блюдом, которое хочется попробовать, да боязно.

— Позвоните кому-нибудь другому, — отказался Харри, положил трубку и, прикрыв глаза, стал слушать, как Райан Адамс вопрошает: «Oh, baby, why do I miss you like I do?»

Сидя на кухонном диванчике, мальчик снизу вверх посмотрел на стоящего рядом отца. Отсвет белого снега, засыпавшего двор, бликовал на его лысом, туго обтянутом кожей массивном черепе. Мама говорила, что у отца такая большая голова, потому что он — большой мозг. А когда мальчик спросил, почему «он мозг», а не «у него мозг», она улыбнулась, погладила его по голове и ответила, что у профессоров физики только так и бывает. «Мозг» только что вымыл картофелины под краном и запихнул их прямиком в кастрюлю.

— Пап, а ты картошку-то почистишь? Мама обычно…

— Твоей мамы сейчас нет, Юнас. Так что поступим по-моему.

Он не повысил голос, но Юнас все равно почувствовал раздражение и весь сжался. Он никогда не понимал, почему отец злится. А частенько даже не замечал, что тот уже разозлился. Мальчик соображал, что дело плохо, лишь когда мама по-особому поджимала губы, что раздражало отца еще сильнее. Скорее бы она пришла.

— Крайние тарелки, пап!

Отец с силой захлопнул дверцу шкафа, и Юнас тут же прикусил губу, но лицо отца уже приблизилось, и глаза сощурились за тонкими стеклами прямоугольных очков.

— Не «крайние» это называется, а «те, что стоят с краю». Сколько раз я тебе уже говорил?

— А мама…

— Мама говорит неправильно. В той части Осло и в той семье, в которой она родилась, на норвежский не обращают внимания.

Изо рта у отца пахло солеными гнилыми водорослями.

В дом кто-то вошел.

— Привет! — донеслось из прихожей.

Юнас хотел было побежать маме навстречу, но отец удержал его за плечо и показал на ненакрытый стол.

— Какие же вы молодцы!

Она стояла в дверях у него за спиной, и Юнас угадал в ее запыхавшемся голосе улыбку. Он принялся поспешно расставлять чашки и раскладывать приборы.

— А какого прекрасного огромного снеговика вы слепили!

Юнас вопросительно повернулся к матери, которая расстегивала пальто. Такая красивая. Смуглая, темноволосая, как и он сам. С нежным-нежным выражением глаз. Почти всегда. Почти. Теперь она уже не такая стройная, как на свадебных фотографиях, но, когда они недавно ездили отдыхать в деревню, он видел, что мужчины на нее заглядывались.

— Никакого снеговика мы не лепили, — сказал Юнас.

— Разве? — наморщила лоб мама, разматывая длинный толстый розовый шарф, который он подарил ей на Рождество.

Отец подошел к окну:

— Наверное, соседские дети.

Юнас забрался на стул и выглянул на улицу. А там, посреди газона, прямо напротив их дома, и правда стоял большой снеговик. Глаза и рот выложены камешками, а нос сделан из морковки. Шляпы и шарфа у него не было, да и рука была всего одна — тонкая веточка, выдернутая, как догадался Юнас, из изгороди. И еще кое-что было не так: снеговик стоял неправильно. Юнас не смог бы этого объяснить, но чувствовал: снеговика надо было ставить лицом к дороге, к открытому пространству.

— А почему… — начал он, но отец его перебил:

— Я с ними поговорю.

— Зачем? — спросила мама из прихожей. Судя по звуку, она расстегивала молнию на высоких черных кожаных сапогах. — Это ничего не даст.

— Я не хочу, чтобы по моему участку кто-то шатался. Вот вернусь и поговорю.

Мать в прихожей вздохнула:

— А когда ты вернешься, дорогой?

— Завтра.

— В котором часу?

— Это что? Допрос? — Отец произнес это с деланым спокойствием, и Юнас поежился.

— Мне бы хотелось, чтобы обед был готов к твоему возвращению, — отозвалась мать.