Мистик-ривер

— Ни к чему приплетать сюда Джейни, слышишь?

— А моя дочь? Ее убили. Немножко разные вещи.

На минуту в кухне стало очень тихо, и тишина эта звенела, как звенит она в пустой квартире, когда внизу полно народу, и Джимми подумал: неужели у Тео хватит глупости нарушить это молчание и продолжать разговор? Давай, Тео, вперед. Скажи какую-нибудь глупость, мне как раз только этого и надо, чтобы кипение внутри меня вырвалось наружу!

Тео сказал:

— Послушай, я понимаю... — И Джимми вздохнул, выдохнув через нос. — Честное слово, понимаю. Но ты, Джимми, не должен все это...

— Что? — вскричал Джимми. — Что именно я не должен? Кто-то приставил пистолет прямо к голове моей дочери и снес ей затылок, а ты уверяешь меня, что я не должен. Чего я не должен? Носиться с моим горем? Скажи мне, объясни! Что, я не так себя веду? А ты будешь стоять рядом и учить меня, корчить из себя старейшину?

Тео опустил взгляд на свои ботинки и тяжело засопел, сжав кулаки и шевеля ими.

— По-моему, я этого не заслужил.

Джимми встал и задвинул стул. Поднял с пола контейнер. Взглянул на дверь и сказал:

— Можем мы теперь спуститься, Тео?

— Конечно, — сказал Тео. Он тоже встал, но стула не задвинул. Поднял свой контейнер со словами: — Ладно, ладно. Напрасно я выбрал для разговора это утро. Ты еще не готов к разговору. Однако...

— Тео! Хватит, а? Замолчи, и точка, ладно?

Подхватив контейнер, Джимми стал спускаться по лестнице. Он думал, что, наверное, обидел Тео, а потом решил, что пусть — ему на это наплевать. К черту Тео. Вот сейчас должно начаться вскрытие. Джимми еще помнит запах колыбельки Кейти, а там, в морге, они уже готовят ножи и скальпели, выкладывают топорики и пилы, которыми пилят кости.

* * *

Позже, когда его немного отпустило, Джимми вышел на заднее крыльцо и сел там под хлопающим на ветру бельем на веревках, протянутых над крыльцом еще с субботы. Он сидел, греясь на солнышке, а болтающиеся на веревке хлопчатобумажные комбинезоны Надин то и дело смазывали его по макушке. Аннабет и девочки проплакали всю эту ночь, заполнив всю квартиру громкими рыданиями, и Джимми казалось, что еще минута — и он зарыдает вместе с ними. Но он не зарыдал. Закричал он лишь тогда, на склоне, когда по глазам Шона Дивайна понял, что дочь погибла. Закричал дико, хриплым голосом. Но если не считать этого, он вообще мало что чувствовал. И вот он сидел на крыльце, мечтая о том, чтобы слезы наконец пришли и пролились.

Он мучил себя детскими снимками Кейти, картинами давнего прошлого: вот Кейти напротив него за потертым столом в «Оленьем острове»; Кейти плачет у него на руках шесть месяцев спустя после его выхода из тюрьмы и сквозь слезы спрашивает, когда вернется мама. То она маленькая визжит в ванне, а вот ей уже восемь лет, и она на велосипеде возвращается из школы. Вот она улыбается, а вот дуется. А вот она с лицом, перекошенным злобой, а вот она смущена — никак не выходит пример с делением. Они сидят за кухонным столом, и он помогает ей. Он видел Кейти и старше, в последующие годы: вот они на качелях с Дайаной и Ив, нежатся на солнце в погожий летний день. Все трое — нескладные подростки с непропорционально длинными ногами и в пластинках для исправления зубов. Он видел Кейти в спальне — лежит ничком на кровати, а Сара с Надин навалились на нее. Он видел ее в прогулочном костюме. Видел рядом с собой в его «гран-маркизе» — подбородок дрожит от напряжения в желании избежать кювета в тот первый раз, когда он учил ее вождению. Он видел, как она кричит, капризничает и откровенно злится, и почему-то эти картины трогали больше, чем безмятежные и полные благолепия.

Он видел ее, и только ее, видел постоянно. Но слез все-таки не было.

Они придут, шептал внутренний голос, просто ты в шоке.

Но шок начал проходить, возражал он внутреннему голосу, когда Тео затеял со мной идиотский разговор.

А если шок проходит, значит, скоро ты что-то почувствуешь.

Я уже чувствую.

Это печаль, говорил голос, это скорбь.

Нет, это не скорбь. И не печаль. Это ярость.

Ты и это почувствуешь. Но это пройдет.

Я не хочу, чтобы это проходило.

16

Я тоже рад тебя видеть

Дейв забирал Майкла из школы. Они шли домой, когда, повернув за угол, он вдруг увидел Шона Дивайна с еще одним парнем, стоявшим прислонившись к черному «седану», припаркованному возле дома Бойлов. Черный «седан» имел знаки администрации штата и огромное количество антенн на крыше, казалось, достаточное даже для связи с Венерой, и Дейв, еще издали едва кинув взгляд на спутника Шона, понял, что, как и Шон, это полицейский. У него был типичный для полицейского подбородок — чуть отвисший и выступающий. Он стоял в позе полицейского: расслабленно, слегка покачиваясь на пятках, но готовый в любую минуту ринуться вперед. И если все это не убеждало, то стрижка под горшок на голове сорокалетнего мужчины в сочетании с темными очками в золотой оправе сомнений не оставляли никаких.