В лесной глуши

Он сделал большой глоток из рюмки, посмаковав вино перед тем, как проглотить, будто хотел освежить язык для того, что собирался сказать.

– Вот уж не представлял, что буду продолжать учиться у нее, даже когда ее уже не будет. Теперь ее нет, и весь проект наших будущих совместных выставок рассыпался как карточный домик. Я никогда не решался признаться ей, что мое искусство – фигуративное, что я бессилен в воспроизведении какой-нибудь эстетической абстракции.

Детектив посмотрел вокруг и отлично понял, о чем говорил Сьерра: эти скульптуры, почти все деревянные, некоторые из эбенового дерева, не выглядели амбициозными, старающимися удивить, в отличие от произведений из железа, однако в них вполне естественно сосуществовали энергия и собственный стиль. Глория же в своих пейзажах заповедника ушла гораздо дальше. В ее рисунках была особая идея: воспевание суровости и плодородия земли, уважение к кормящей почве, уверенность в том, что олень, обитающий в горах, придает им какую-то тайну. Ее рисунки были ностальгией по раю. «Он зауряден. Несмотря на всю свою прежнюю спесь, он всего лишь посредственность», – сказал себе Купидо. За очень короткий срок, с момента провала выставки в Мадриде, Сьерра, казалось, сильно изменился. Куда-то пропало самомнение, словно тот факт, что он художник, оправдывало все эти противоречия. Купидо вполне допускал и такую мысль: это может быть очень хорошо продуманным маневром отвлечения внимания, ведь трудно представить убийцей того, кто испытывает благодарность к жертве. Опять путаница, подумал он, не теряя надежды, что скоро ему удастся сложить все части головоломки воедино и темнота неизвестности прояснится.

Сьерра, должно быть, заметил его рыскающий по комнате взгляд и сказал:

– Я убрал картины Глории. По крайней мере до тех пор, пока не перестану ощущать ее присутствие. Зато покажу вам кое-что интересное.

Он осушил свою рюмку, встал и по деревянной лестнице поднялся на второй этаж. Через полминуты скульптор спустился с видеокассетой в руках.

– Я не помнил, у кого из нас она хранилась, но два дня назад, складывая картины, нашел ее в углу. Вам понравится.

Он включил телевизор и вернулся к дивану с пультом. На экране начал очень медленно и плавно скользить прекрасный пейзаж, который Купидо хорошо знал: ущелья и изгибы Леброна, покоренного плотиной и искусственным озером. Съемка велась с высокого уступа у пещер, и детектив восхитился твердой рукой оператора. Четыре года на кинофакультете не прошли даром – Рикардо смог оценить уверенность движений камеры. Он почувствовал благодарность к автору кадров, который не уподобился туристам, считающим, что камера улавливает изображение с той же скоростью, что и человеческий глаз, и успевающим уложить в пятнадцать минут весь архипелаг Канарских островов.

– Кто снимал?

– Я, – ответил Сьерра, не отрывая взгляда от телевизора.

Наконец камера остановилась на девушке: она улыбалась и, словно гид, поманив зрителя за собой, пошла по узкому выступу, с которого через несколько метров начинался вход в пещеру. Детектив почувствовал необъяснимую дрожь. Это была Глория. Это была Глория, словно живая, это были ее движения и ее улыбающиеся алые губы; здесь девушка казалась намного прекрасней, чем на статичных фото, виденных Купидо, – снимки передавали лишь малую часть ее красоты, лишь выражение лица. Она была здесь, перед ними, на большом экране телевизора, и каждый раз, улыбаясь, словно светилась изнутри; в ней чувствовалась искренность, полная чувственности и одновременно невинности.

Следующие кадры, уже внутри пещеры, со скудным естественным освещением, на помощь которому пришел маленький фонарик, прикрепленный к камере, в деталях запечатлели наскальные рисунки: олени, по одному и группами, человеческие фигуры, всегда в профиль, каменные стрелы, похожие на дождевые капли. Изображения напомнили Купидо те дни, когда он поднимался к пещере с компанией мальчишек. Они садились на выступ, свесив ноги в пустоту, и пили крепкое и терпкое, как мадера, вино, от которого их шатало на обратном пути. Потом они входили в пещеру и иногда мочились на рисунки: контуры фигур цвета ржавого железа становились ярко-красными и были куда лучше видны. Годы спустя он спрашивал себя, не повредили ли эти опыты наскальным рисункам, но никто, казалось, ничего не заметил, будто моча удивительным образом способствовала их сохранению. В то время подняться в первый раз к пещерам означало исполнить своеобразный ритуал посвящения, без которого ни один юноша не мог быть признан сверстниками мужчиной. И, возвращаясь в Бреду после того, как солнце погружалось в кратер Вулкана, они шли молча, чувствуя, что увидели и испытали нечто такое, что сами не до конца осознавали. Возвращаясь домой, они чувствовали себя мудрее, понимали, что отныне уже не дети.