В лесной глуши

Из окна лился уже не такой яркий свет. Шмель, забравшийся внутрь, в тепло дома, не тратил времени на жужжание у стекла, пытаясь убежать от растущего сумрака. «Скоро зима. А к зиме ты, должно быть, уже умрешь», – прошептала она, глядя, как он, выдохшись, неподвижно затих в углу. Она посмотрела на овальные золотые часы, сопровождавшие ее в течение сорока лет. Уже поздно, а Октавио все нет. Скоро сядет солнце, а он вышел всего лишь выпить кофе после сиесты. Ведь он практически никого в Бреде не знает, так где же он мог задержаться? Она оперлась локтями на ручки кресла и немного приподнялась, прислушиваясь и пытаясь различить какое-нибудь движение в доме. Возможно, он вернулся, пока она спала, и не захотел будить ее. Но было совсем тихо. Донья Виктория взяла со стола колокольчик и несколько раз позвонила. Тотчас появилась служанка.

– Сеньор пришел? – спросила хозяйка. Она привыкла к старомодному обращению и не собиралась изменять своим правилам.

– Нет, сеньора.

Старуха боялась этого ответа и замолчала, не зная, что сказать. Девушка ждала у двери.

– Хорошо, можешь идти. Пусть зайдет ко мне, как только появится.

Ее страх усиливался по мере того, как в гостиной росли сумрачные тени. Донья Виктория не хотела зажигать свет, словно веря, что в темноте скорее уловит приближающиеся шаги и шум открывающейся двери. «Бедный мой сын», – прошептала она. Ей уже очень давно не доводилось плакать, поэтому ее удивили скатившиеся по щекам две слезы. Она быстро вытерла их, так как не хотела, чтобы ее в таком виде застал Октавио, а ведь он мог прийти в любой момент. А может, он не придет. Может, в дверях появится этот ненавистный лейтенант и сообщит, что Октавио арестовали по подозрению в двух убийствах. «Нет, это невозможно», – снова прошептала она. В среду, когда убили вторую девушку, Октавио весь день был в Мадриде. Но все же те два часа... Ей хотелось знать всю правду, но она не собиралась задавать ему вопросы, ведь любое недоверие между ними было хуже, чем прямое обвинение.

23

Уже совсем стемнело, но она не собиралась ужинать без него – они давно привыкли есть вместе, неукоснительно следуя этой традиции, и не потому, что она шантажировала его, как некоторые ревнивые матери, что не спят и ждут, голодные, своих сыновей, работающих допоздна или просто веселящихся далеко за полночь. Просто оба нуждались в семейном единении, которое не было дано им от природы. В комнату проникал тусклый свет уличных фонарей, и старая сеньора, не включая свет, налила себе еще портвейна, чтобы унять аппетит. Она держала в руке уже пустой бокал, смакуя на языке терпкую сладость, когда услышала звук открывающейся двери и по шагам в прихожей поняла, что он пришел, к тому же один. Донья Виктория еще раз вытерла глаза – ему не надо видеть, что она плакала, – и услышала, как он прошагал по коридору и открыл дверь гостиной. Теперь, в темноте, он, должно быть, задавался вопросом, где же она.

– Октавио, – позвала она из мрака нежным голосом, каким всегда говорила с ним.

Он включил свет. Старинная бронзовая люстра с шестью лампочками и стеклянными подвесками осветила седую голову доньи Виктории, на секунду даже ослепив старуху, но она посчитала, что это к лучшему: резкое сужение зрачков – хорошее оправдание влажным глазам.

– Почему ты сидишь без света? – спросил он удивленно.

– Я заснула.

Он наклонился к ней, чмокнул в щеку и посмотрел пристально, как врач на пациента.

– Тебе не стоит спать днем, – мягко упрекнул ее Эспосито. – Потом ты не можешь заснуть ночью.

– Я знаю. Где ты был? – спросила донья Виктория. Когда он наклонился к ней, она почуяла запах виски. Однако он никогда не пил, разве что рюмочку портвейна по вечерам за компанию с ней.

– Недалеко, прогуливался, – неопределенно ответил адвокат.

Она решила не расспрашивать и снова посмотрела в темноту за окном. Ноябрьские вечера тянулись бесконечно долго. Донья Виктория почувствовала необходимость дойти до уборной – она уже давно сидела не вставая. Она оперлась о подлокотники и попыталась подняться, но с удивлением обнаружила, что впервые ноги ослушались ее – они были словно ватные. Донья Виктория сделала вид, что все в порядке, но Октавио заметил, как ей трудно, и заботливо помог встать. Она подумала, что никогда так не нуждалась в его обществе, как сейчас.

– Я хочу, чтобы ты всегда был со мной, – сказала сеньора. Она впервые поддалась слабости, до сих пор запретной для последней наследницы одной из тех старинных провинциальных родов, представители которых, не будучи знатными, все же никогда не теряли достоинства, никогда не просили денег в долг, могли позволить себе не ходить по магазинам и в домах которых сменялись целые поколения слуг.