Серебряная ива

* * *

• Ты прости мне, что я плохо правлю,
• Плохо правлю, да светло живу,
• Память в песнях о себе оставлю,
• И тебе приснилась наяву.
• Ты прости, меня еще не зная,^[32]
• Что навеки с именем моим,
• Как с огнем веселым едкий дым,
• Сочеталась клевета глухая.

23 августа 1927

* * *

• И клялись они Серпом и Молотом
• Перед твоим страдальческим концом:
• «За предательство мы платим золотом,
• А за песни платим мы свинцом».

<<Ноябрь 1926>>

ПРО СТИХИ НАРБУТА^[33]

Н. Х<<арджиеву>>

• Это – выжимки бессонниц,
• Это – свеч кривых нагар,
• Это – сотен белых звонниц
• Первый утренний удар…
• Это – теплый подоконник
• Под черниговской луной,
• Это – пчелы, это – донник,
• Это пыль, и мрак, и зной.

Апрель 1940

Москва

* * *

…Анну Андреевну Ахматову я знал с 1912 года. Тоненькая, стройная, похожая на робкую пятнадцатилетнюю девочку, она ни на шаг не отходила от мужа, молодого поэта Н.С. Гумилева. То было время ее первых стихов и необыкновенных, неожиданно шумных триумфов. Прошло два-три года, и в ее глазах, и в осанке, и в ее обращении с людьми наметилась одна главнейшая черта ее личности: величавость. Не спесивость, не надменность, не заносчивость, а именно величавость. За все полвека, что мы были знакомы, я не помню у нее на лице ни одной просительной, заискивающей, мелкой или жалкой улыбки. При взгляде на нее мне всегда вспоминалось некрасовское: «Есть женщины в русских селеньях…»

Даже в позднейшие годы, в очереди за керосином, селедками, хлебом, даже в переполненном жестком вагоне, даже в ташкентском трамвае, даже в больничной палате, набитой десятком больных, всякий, не знавший ее, чувствовал ее «спокойную важность» и относился к ней с особым уважением, хотя держалась она со всеми очень просто и дружественно, на равной ноге.

Корней Чуковский.

Из «Воспоминаний об Анне Ахматовой»

• Что таится в зеркале? – Горе.
• Что шумит за стеной? – Беда.

1965

* * *

…Вокруг бушует первый слой рев<<олюционной>> молодежи, «с законной гордостью» ожидающий великого поэта из своей среды. Гибнет Есенин, начинает гибнуть Маяковский, полузапрещен и обречен Мандельштам, пишет худшее из всего, что он сделал (поэмы), Пастернак, умирает уже забытый Сологуб (1927 г.), уезжают Марина и Ходасевич. Так проходит десять лет. И принявшая опыт этих лет – страха, скуки, пустоты, смертного одиночества – в 1936 я снова начинаю писать, но почерк у меня изменился, но голос уже звучит по-другому. А жизнь приводит под уздцы такого Пегаса, кот<<орый>> чем-то напоминает апокалипсического Бледного Коня или Черного Коня из тогда еще не рожденных стихов.

Возникает «Реквием» (1935–1940). Возврата к первой манере не может быть. Что лучше, что хуже – судить не мне. 1940 – апогей. Стихи звучали непрерывно, наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь: разные и иногда, наверно, плохие. В марте «Эпилогом» кончился «R<<equiem>>».

15 марта 63

Анна Ахматова. Из «Записных книжек»

* * *

• Зачем вы отравили воду
• И с грязью мой смешали хлеб?
• Зачем последнюю свободу
• Вы превращаете в вертеп?
• За то, что я не издевалась
• Над горькой гибелью друзей?
• За то, что я верна осталась
• Печальной родине моей?
• Пусть так. Без палача и плахи
• Поэту на земле не быть.
• Нам покаянные рубахи.
• Нам со свечой идти и выть.

1935

С этого стихотворения в творчестве Ахматовой начинается новая суровая эпоха: каждая строка – вызов року и приговор палачам, и потому заучивается наизусть, прячется в подвал памяти, а рукописи сжигаются, ведь за каждую, если она станет известна «секретарю», то есть Генеральному секретарю ВКП(б) Иосифу Сталину, автору антисоветских стихов угрожает расстрел («свинцовая горошина»). И тем не менее молчать – молча «выть»! Анна Ахматова больше не может.

(ИЗ ЗАБЫТОГО)

• Ах! – где те острова,
• Где растет трын-трава

• Густо
• . .
• Где Ягода-злодей
• Не гоняет людей

• К стенке
• И Алёшка Толстой
• Не снимает густой

• Пенки.

1930-е годы

* * *

• За такую скоморошину,
• Откровенно говоря,
• Мне свинцовую горошину
• Ждать бы от секретаря.

1937

---

32 Вполне вероятно, что это стихотворение связано с Павлом Николаевичем Лукницким. В 1925–1928 гг. он бывал у Анны Андреевны чуть ли не ежедневно, в период работы над биографией Гумилева, и часто сокрушался, что ее имя окружено «глухой» и завистливой «клеветой».

33 «Про стихи Нарбута» – продолжение мысленного общения с «мертвым мужем». Это именно он, Гумилев, в одном из писем 1914 года настоятельно советовал жене обратить внимание на Нарбута. Однако получилось так, что с творчеством поэта, рекомендованного ей Николаем Степановичем, Анна Андреевна всерьез познакомилась только в 1940-м, после его гибели (Нарбут расстрелян в 1938-м), и вновь поразилась верному и независимому вкусу Гумилева. А кроме того, и Нарбут, и его стихи возвращали Ахматову в киевскую юность, где были и донник, и черниговская луна: село Никольская слободка, в котором Анна и Николай венчались в апреле 1910-го, хотя и стояло неподалеку от Киева, относилось уже к Черниговской губернии. И думается, не случайно стихотворение «Про стихи Нарбута» датировано апрелем.