Серебряная ива

Фонтанный Дом

* * *

Писатель Борис Зайцев, покинувший Россию в 1922 году и обосновавшийся в Париже, так вспоминает явление «Реквиема»:

«Полвека тому назад жил я в Москве, бывал в Петербурге. Существовало тогда там… артистическое кабаре «Бродячая Собака»… В один из приездов моих в Петербург, в 1913 году меня познакомили в этой Собаке с тоненькой изящной дамой, почти красивой, видимо, избалованной уже успехом, несколько по тогдашнему манерной. Не совсем просто она держалась. А на мой, более простецко-московский глаз, слегка поламывалась… Была она поэтесса, входившая в наших молодых кругах в моду – Ахматова. Видел я ее в этой Собаке всего, кажется, один раз. На днях получил из Мюнхена книжечку стихотворений, 23 страницы, называется «Реквием». На обложке Анна Ахматова (рис. С.Сорина, 1913). Да, та самая… И как раз того времени… Говорят, она не любила этот свой портрет. Ее дело. А мне нравится, именно такой помню ее в том самом роковом 13-м году. Но стихи написаны позже, а тогда не могли быть написаны… Эти стихи Ахматовой – поэма… Да, пришлось этой изящной даме из Бродячей Собаки испить чашу, быть может, горчайшую, чем всем нам, в эти воистину «Окаянные дни» (Бунин). Я-то видел Ахматову «царско-сельской веселой грешницей» и «насмешницей»… Можно ль было предположить тогда… что хрупкая эта и тоненькая женщина издаст такой вопль – женский, материнский, вопль не только о себе, но обо всех страждущих – женах, матерях, невестах, вообще обо всех распинаемых?

• Хотела бы всех поименно назвать.
• Да отняли список и негде узнать.
• Для них создала я широкий покров
• Из бедных, у них же подслушанных слов.

В том-то и величие этих 23 страничек, что «о всех»… Опять и опять смотрю на полупрофиль Соринской остроугольной дамы 1913 года. Откуда взялась мужская сила стиха, простота его, гром слов будто обычных, но гудящих колокольным похоронным звоном, разящих человеческое сердце и вызывающих восхищение художническое? Воистину «томов премногих тяжелей». Написано двадцать лет назад. Останется навсегда безмолвный приговор зверству».

Дописав «Реквием», Анна Ахматова почувствовала, что вновь приобрела власть над словом. И сразу же принялась за большую работу.

В ноябре 1964 года, на самом исходе хрущевской оттепели, Ахматова сделала в «Записной книжке» горестную заметку:

«Опять вспомнила:

• Ты лучше бы мимо,
• Ты лучше б назад…
• Как твердо и неумолимо Судьба ведет свою линию».

«Ты лучше бы мимо…» – из поэмы «Путем всея земли» (вариант названия – «Китежанка»). Ни у критиков, ни у читателей она не пользуется популярностью. Однако сама Ахматова очень любила эту вещь, считая, что без «Китежанки» непонятны многие ее стихи, разбросанные по разным сборникам и циклам и так и не собранные в одну отдельную книгу: книгу Судьбы.

ПУТЕМ ВСЕЯ ЗЕМЛИ

(КИТЕЖАНКА)

В санех сидя, отправляясь

путем всея земли…

Поучение Владимира Мономаха детям

И Ангел поклялся живущим,

что времени больше не будет.

Апок^[35]

ИЗ ПИСЬМА К*** (Вместо предисловия)

В первой половине марта 1940 года на полях моих черновиков стали появляться ни с чем не связанные строки…

Смысл этих строк казался мне тогда темным и, если хотите, даже странным, они довольно долго не обещали превратиться в нечто целое и как будто были обычными бродячими строчками, пока не пробил их час и они не попали в тот горн, откуда вышли такими, какими вы видите их здесь.

Осенью этого же года я написала еще три не лирические вещи. Сначала хотела присоединить их к «Китежанке» и написать книгу «Маленькие поэмы», но одна из них, «Поэма без героя», вырвалась, перестала быть маленькой, а главное, не терпит никакого соседства; две другие, «Россия Достоевского» и «Пятнадцатилетние руки», претерпели иную судьбу: они, по-видимому, погибли в осажденном Ленинграде, и то, что я восстановила по памяти уже здесь, в Ташкенте, безнадежно фрагментарно. Поэтому «Китежанка» осталась в гордом одиночестве, как говорили наши отцы.

1

• Прямо под ноги пулям,
• Расталкивая года,
• По январям и июлям
• Я проберусь туда…
• Никто не увидит ранку,
• Крик не услышит мой,
• Меня, китежанку,
• Позвали домой.
• И гнались за мною
• Сто тысяч берез,
• Стеклянной стеною
• Струился мороз.
• У давних пожарищ
• Обугленный склад.
• «Вот пропуск, товарищ,
• Пустите назад…»
• И воин спокойно
• Отводит штык.
• Как пышно и знойно
• Тот остров возник!
• И красная глина,
• И яблочный сад…
• О salve, Regina!^[36] —
• Пылает закат.
• Тропиночка круто
• Взбиралась, дрожа.
• Мне надо кому-то
• Здесь руку пожать…
• Но хриплой шарманки
• Не слушаю стон.
• Не тот китежанке
• Послышался звон.

2

• Окопы, окопы, —
• Заблудишься тут!
• От старой Европы
• Остался лоскут,
• Где в облаке дыма
• Горят города…
• И вот уже Крыма
• Темнеет гряда.
• Я плакальщиц стаю
• Веду за собой.
• О, тихого края
• Плащ голубой!..
• Над мертвой медузой
• Смущенно стою;
• Здесь встретилась с Музой,
• Ей клятву даю.
• Но громко смеется,
• Не верит: «Тебе ль?»
• По капелькам льется
• Душистый апрель.
• И вот уже славы
• Высокий порог,
• Но голос лукавый
• Предостерег:
• «Сюда ты вернешься,
• Вернешься не раз,
• Но снова споткнешься
• О крепкий алмаз.
• Ты лучше бы мимо,
• Ты лучше б назад,
• Хулима, хвалима,
• В отеческий сад».

3

• Вечерней порою
• Сгущается мгла.
• Пусть Гофман со мною
• Дойдет до угла.
• Он знает, как гулок
• Задушенный крик
• И чей в переулок
• Забрался двойник.
• Ведь это не шутки,
• Что двадцать пять лет
• Мне видится жуткий
• Один силуэт.
• «Так, значит, направо?
• Вот здесь, за углом?
• Спасибо!» – Канава
• И маленький дом.
• Не знала, что месяц
• Во все посвящен.
• С веревочных лестниц
• Срывается он,
• Спокойно обходит
• Покинутый дом,
• Где ночь на исходе
• За круглым столом
• Гляделась в обломок
• Разбитых зеркал
• И в груде потемок
• Зарезанный спал.

4

• Чистейшего звука
• Высокая власть,
• Как будто разлука
• Натешилась всласть.
• Знакомые зданья
• Из смерти глядят —
• И будет свиданье
• Печальней стократ
• Всего, что когда-то
• Случилось со мной…
• Столицей распятой
• Иду я домой.

5

• Черемуха мимо
• Прокралась, как сон,
• И кто-то «Цусима!»
• Сказал в телефон.
• Скорее, скорее —
• Кончается срок:
• «Варяг» и «Кореец»
• Пошли на восток…
• Там ласточкой реет
• Старая боль…
• А дальше темнеет
• Форт Шаброль,
• Как прошлого века
• Разрушенный склеп,
• Где старый калека
• Оглох и ослеп.
• Суровы и хмуры,
• Его сторожат
• С винтовками буры.
• «Назад, назад!»

6

• Великую зиму
• Я долго ждала,
• Как белую схиму
• Ее приняла.
• И в легкие сани
• Спокойно сажусь…
• Я к вам, китежане,
• До ночи вернусь.
• За древней стоянкой
• Один переход…
• Теперь с китежанкой
• Никто не пойдет,
• Ни брат, ни соседка,
• Ни первый жених, —
• Лишь хвойная ветка
• Да солнечный стих,
• Оброненный нищим
• И поднятый мной…
• В последнем жилище
• Меня упокой.

10–12 марта 1940

---

35 Апокалипсис – ред.

36 Здравствуй, царица! (лат.).