Возвращение танцмейстера

Ему вдруг живо представился отец. Вот он открывает дверь, выходит на крыльцо и направляется к Стефану. Но на нем не обычный его костюм и серый плащ, а мундир, тот самый мундир, что висел в шкафу у Эльзы Берггрен.

Он снова выехал на магистраль и не останавливался до самого Варберга. В кафе напротив вокзала он выпил кофе, попросил телефонный справочник и тут же нашел номер Анны Якоби. Она жила в районе частных вилл на южной окраине города. Надо бы позвонить сначала, подумал он, но тогда Анна Якоби, или кто там, возьмет трубку, наверняка скажет, что старый адвокат не в состоянии принимать посетителей. Порядком поплутав, он нашел нужный адрес.

Дом оказался очень старый, построенный, по-видимому, в начале века, и разительно отличался от стоящих рядом современных вилл. Стефан открыл калитку и пошел по дорожке к входной двери, расположенной под широкой верандой. Он уже поднял руку, чтобы нажать кнопку звонка, как вдруг его одолели сомнения. Что я делаю? Что он может мне рассказать? Он был приятелем отца, по крайней мере, внешне это так выглядело. Как относился отец к евреям, я боюсь даже догадываться. Но они оба, отец и Якоби, принадлежали к небольшой группе городской элиты, так что для отца, наверное, важнее было поддерживать с ним хорошие отношения. Как он на самом деле относился к Якоби, я никогда не узнаю.

Он решил начать с общества «Благо Швеции», упомянутого в отцовском завещании. Он когда-то уже задавал Якоби этот вопрос и задаст его еще раз. Если будет нужно, он честно скажет, что это связано со следствием по убийству Молина. Я уже врал в глаза Олауссону, хватит, подумал он. Не хочу врать. Он позвонил в дверь.

После второго звонка дверь открыла женщина лет сорока. У нее были очки с толстыми стеклами, отчего зрачки казались ненормально большими. Он представился.

– Отец никого не принимает, – сказала она. – Он стар и болен и не хочет, чтобы его тревожили.

Из дома доносились звуки классической музыки.

– Отец каждое утро слушает Баха, если вам интересно. Сегодня он попросил меня поставить Третий Бранденбургский концерт. Он говорит, что только музыка привязывает его к жизни. Музыка Баха.

– У меня очень важное дело.

– Отец уже давно не занимается никакими делами.

– Это дело личное. Когда-то он занимался завещанием моего отца. Я тогда говорил с ним. Сейчас вопрос о сумме, завещанной некоему обществу, всплыл вновь, в связи с серьезным правовым конфликтом. Но я не хочу скрывать, что для меня лично это очень важно.

Она покачала головой:

– Я не сомневаюсь, что дело важное. Но все равно – нет.

– Только несколько минут.

– Нет. Я очень сожалею.

Она сделала шаг назад, чтобы закрыть дверь.

– Ваш отец стар. Возможно, он скоро умрет. А я еще молод, но очень вероятно, что и я тоже скоро умру. Потому что у меня рак. И мне будет легче, если он ответит на мои вопросы.

Анна Якоби внимательно посмотрела на него через свои толстые очки. От нее пахло очень крепкими духами, так что даже щекотало в носу.

– Надеюсь, что такими вещами, как смертельная болезнь, не шутят?

– Я могу дать номер телефона моего врача в Буросе.

– Я спрошу отца. Но если он откажется, вам придется уйти.

Она закрыла за собой дверь. В доме по-прежнему слышны были звуки музыки. Стефан ждал. Он уже подумал было, что она не вернется, как Анна появилась на пороге.

– Не больше пятнадцати минут, – сказала она. – Имейте в виду – я засекла время.

Она проводила его в комнату в торце дома. Музыка все еще звучала, хотя громкость убавили. Комната была большая, с голыми стенами, посередине стояла больничная кровать.

– Говорите в левое ухо, – сказала она. – Правым он совсем не слышит.

Она закрыла за собой дверь. В голосе ее чувствовалась усталость и раздражение глухотой отца. Он подошел к постели. Лежащий на ней человек был очень худ, на грани истощения. Чем-то он напоминал Эмиля Веттерстеда. Тоже ждет смерти.

Якоби повернул голову и показал рукой на стоящий у кровати стул.

– Сейчас музыка кончится, – сказал он. – Извините, но я совершенно убежден, что это преступление – начинать разговор под музыку Иоганна Себастьяна.

Стефан сел на стул. Якоби взял пульт и прибавил громкость. Музыка заполнила комнату. Он лежал с закрытыми глазами и слушал.

Когда концерт закончился, он дрожащим пальцем нажал кнопку на пульте и положил его на живот.

– Я скоро умру, – сказал Якоби. – Это большое счастье – жить в эпоху после Баха. Мое личное летоисчисление знает только две исторические эпохи – до Баха и после Баха. Кто-то из поэтов даже написал об этом стихи, забыл его имя. Я удостоен великой милости – провести мои последние дни в обществе его музыки.