Прах к праху

Не спит? — удивился Линли. Была всего половина четвертого. Неужели она до сих пор занимается своим ремеслом, так что приходится отсыпаться днем?

Фарадей нырнул в беседку и спустился на несколько ступенек. Дверь рубки осталась приоткрытой. Линли услышал резкий лай одной из собак, скрежет когтей по линолеуму или дереву. Он подошел к беседке и прислушался. Там приглушенно разговаривали.

Слова Фарадея едва можно было разобрать. — … полиция… спрашивают… нет, не могу… тебе придется…

Голос Оливии Уайтлоу доносился ясней и звучал гораздо более взволнованно.

— Я не могу. Ты что, не видишь? Крис, Крис!

— … успокойся… все нормально, Ливи…

Послышались тяжелые, шаркающие шаги. Зашуршала бумага. Хлопнула дверца шкафа. Другая. Третья. Довольно скоро шаги приблизились к двери.

— Не ударьтесь головой, — сказал Крис Фарадей.

Он надел брюки от спортивного костюма. Когда-то они были красными, а теперь вылиняли до того же ржавого цвета, что и его курчавые волосы. Для человека его возраста они были слишком редкими, и на макушке светилась маленькая, похожая на тонзуру, плешь.

Линли спустился в длинное, тускло освещенное, обшитое сосновыми панелями помещение. Оно было частично выстлано ковролином, а частично — под большим верстаком, на котором разлеглась дворняга, — линолеумом. На ковре лежали три огромные подушки. Рядом были расставлены пять старых разнокалиберных кресел. В одном из них сидела женщина, с головы до ног одетая в черное. В первую минуту Линли не заметил бы ее, если бы не цвет волос, которые выполняли роль маяка на фоне сосновой панели. Они были ослепительно-белые со странным оттенком желтого и корнями цвета грязного моторного масла. С одной стороны волосы были подстрижены коротко, с другой — отросли так, что закрывали ухо.

— Оливия Уайтлоу? — спросил Линли Фарадей переместился к верстаку и примерно на дюйм приоткрыл жалюзи. Свет упал на сидевшую в кресле женщину, которая отклонилась в сторону и сказала:

— Черт. Полегче, Крис.

Она медленно дотянулась до стоявшей рядом с креслом пустой жестянки из-под томатов и достала из нее пачку «Мальборо» и пластиковую зажигалку.

Когда она зажгла сигарету, на солнце сверкнули ее кольца. Надетые на каждый палец, все кольца были серебряные, под пару серьгам-«гвоздикам», шедшим по краю правой ушной раковины, что резко контрастировало с большой английской булавкой в левом ухе.

— Оливия Уайтлоу. Правильно. Кому это я понадобилась и зачем? — Сигаретный дым отразил свет и создал ощущение повисшей между ними и колеблющейся кисеи. Фарадей открыл еще одну створку окна. Оливия произнесла: — Достаточно. Может, свалишь куда-нибудь?

— Боюсь, ему придется остаться, — сказал Линли. — Я хочу, чтобы и он ответил на несколько вопросов.

Фарадей включил над верстаком флюоресцентную лампу. Она залила этот небольшой участок комнаты резким белым и явно предназначенным для работы светом, в то же время своим сиянием отвлекая взгляд от старого кресла, в котором сидела Оливия.

Перед верстаком стоял табурет, и Фарадей примостился на нем. Переводя взгляд с него на нее, Линли пришлось бы постоянно приноравливаться то к свету, то к тени. Ловкий маневр. Они проделали это настолько быстро и непринужденно, что Линли невольно задался вопросом — не отрепетировали ли они свое поведение заранее на случай появления полиции.

Линли выбрал ближайшее к Оливии кресло.

— Вам кое-что просила передать ваша мама, —сказал он.

Кончик сигареты вспыхнул, как уголек.

— Да? Ха-ха. Мне веселиться или как?

— Она попросила сказать, что всегда будет вам матерью.

Оливия разглядывала его сквозь дым, веки полуприкрыты, сигарета наготове — в двух дюймах от рта.

— Она попросила передать, что Кеннет Флеминг не изменил этого.

Она по-прежнему смотрела на него. Выражение лица осталось прежним при упоминании имени Флеминга.

— Я должна понять, что это означает? — в конце концов спросила она.

— Вообще-то, я не совсем точно процитировал. Сначала она сказала, что Кеннет Флеминг этого не меняет.

— Что ж, я рада узнать, что старая корова все еще мычит. — В голосе Оливии сквозила невыносимая скука. От противоположной стены донеслось шуршание одежды Фарадея. Оливия не взглянула в его сторону.

— Настоящее время, — продолжил он. — Не меняет. А потом поправила на прошедшее. Не изменил. Со вчерашнего вечера она путается в этих двух временах.